Знание - сила, 2003 № 09 (915)

Если — удача, сеть вокруг стаи заметана — считай, половина дела сделана: дельфины, хотя это не составило бы им никакого труда, — сети не перепрыгивают, любая преграда действует на них странным образом. Тогда тройка ловцов возвращается на берег, забирает остальных, и вшестером, на двух лодках, едут брать зверя. Афалину, или «бутылконоса», как назвали этого дельфина в семнадцатом веке моряки, очевидно, за сходство с бывшей в ходу бутылкой рома. Внутри большого круга заметывают меньший, и берут дельфинов по одному, втаскивая на брезенте в лодку животное весом двести пятьдесят килограммов. Снаряжение особое — сеть сделана так, что если дельфин в нее попал, ему хватает сил всплыть на поверхность для вздоха, а замет таков, что можно контролировать каждое животное. При сильном ветре не ловят: веревка может вырваться, сеть подпрыгивает — возрастает риск гибели дельфина. Стараются, чтобы этого не случилось, но любая охота — грязь, кровь... В общем, все это закручивается, но часто заканчивается ничем — стая уходит. Ловцы возвращаются на берег, крича коллегам: «дельфины попросили передать вам привет», «помахали хвостом» или что-нибудь в этом духе. Таких «пустых» выходов в море может быть пять-шесть за день, обычная работа.

И опять вагончик, вертушка крутится на ветру, можно поболтать о жизни и разузнать подробности профессии дельфинера — зачем я здесь и нахожусь.

Джон из «Обыкновенного чуда»

К дельфину он пришел благодаря отцу. В свободное время тот увлекался подводным плаванием, объездил все моря, вначале северные, а когда дети чуть подросли, переориентировался ради них — на юг. Добывал рапана в рыбколхозе, исследовал для Института океанологии рост морской капусты, а с 70-х работал в крымской экспедиции по изучению диких дельфинов. Дети все лето вертелись рядом.

Ситуация мне знакомая — немного раньше, в середине шестидесятых, мой собственный отец, кинооператор, снимал в тех же местах фильм под названием «Планета океан», и я ездил к нему на лето, смотрел дельфинов. Были такие времена — романтические, веры в науку, увлечения фантастикой, всяких «бумов», сенсаций. В те годы как раз вышла нашумевшая книга Джона Милли, он учил дельфина английскому языку и уверял, что человечество вот-вот вступит в контакт с «братьями по разуму».

По прошествии времени думаешь, что в наделении природы, животных человеческими чертами есть что-то от детства. Может, это происходит от одиночества? От того, что в себе подобных не находим доброты, улыбки, а у дельфина морда всегда улыбающаяся...

Евгению Абрамову повезло дважды: в детстве у него были и дельфин, и «Маяк» — уникальное явление советской педагогики. Расскажу в двух словах, что это такое, для понимания логики профессиональной судьбы моего собеседника.

В «Маяке» никакой логики не было, была игра.

Дом начальника лагеря назывался «Замок покаяния», лужайка перед столовой — «Вкусная площадь», даже в кустах имелся «Зеленый друг». В домике Айболита будущее светило медицины рисовало зеленкой ребенку на содранной коленке зайчика. Были потрясающие игры, которые придумывались и создавались, как цирковое представление, взрослыми и детьми вместе. «Охота на мамонтов». «Эпоха Екатерины Второй». «Бородино»... Это в те времена, когда вся страна играла в одну и ту же игру. Поэтому понятно, что из «Маяка» без всякой натужности выходили педагоги, психологи, детские врачи и тележурналисты — тоже детские. «Дельфины из этой оперы?» — спрашиваю я Джона, имея в виду педагогику и лицедейство.

«Не знаю, как ответить, — говорит он. — Конечно, когда выступаешь на тысячной публике, да еще за границей. Да еще пять раз в день... конечно, приходится играть. Но демонстрировать — нс самое интересное. Самое интересное — придумывать».

Человек, который готовит номер с дельфином, во всем мире называется тренером, а не дрессировщиком. Евгений Абрамов — в прошлом детский тренер, с этим согласен.

Какие для этого необходимы качества? Образование — чем больше, тем лучше, желательно с биологическим уклоном. Физическая подготовка, умение плавать от стенки до стенки — не случайно ведущие тренеры дельфинов — спортсмены. Само собой, желание, мотивация... Много людей приходит и очень много отсеивается. Есть такие, говорит Джон, «любители животных», всех любят — мышек, птичек, такие у них не задерживаются. Трудно объяснить, в чем тут дело. Почему из одного тренер выходит, а из другого нет.

«Главное — когда стоишь перед бассейном на карачках и ручками пробуешь: а ну так попробую, а ну иначе. Даже ночью об этом думаешь. Не знаю, как определить...

И еще одно, это в работе с любым животным необходимо — терпение. Иногда хочется ба|ром по дыхалу. А надо подождать, отступить. Нужно не меньше года, чтобы подготовить программу, собрать кучу черточек, которые вырабатываешь каждый день.

«Поэтому, — говорит тренер дельфинов Евгений Абрамов, — лучше видишь людей. Не кто прячется от работы, кто нет, а более тонко».

«У дрессировшиков есть какая-то дифференциация способностей? — спрашиваю я. — Почему одни дрессируют собак, другие тигров, а третьи дельфинов?»

«Средний тренер, — отвечает Абрамов, — может с любым. Но если сравнивать с цирком...»

У них опыт — века, но это цыганщина.

Как-то он разговаривал с первоклассным цирковым дрессировщиком, тот замечает. а вот мне дедушка сказал, надо привязать, дать кусок сала и т.д. То есть примитив. Для нас, говорит Джон, если человек «делает, как в пирке», — это неприемлемо. Хотя вообще-то ему цирк нравится. Но все зависит от «таргет» — цели. Как научить петуха под дудочку плясать? Можно привязать к сковородке, поставить на примус — и начнет «плясать»... А можно коснуться ноги и дать зернышко. Сегодня коснуться, завтра, и потом сам будет. А можно еще так: месяц просто сидеть и смотреть. Когда поднимет ногу — дать зернышко... С дельфинами часто только так и можно. Тут не проходит метод «кнута и пряника». Наказанный дельфин отворачивается, уходит в сторону и отказывается работать.

Цирк — это совершенно другая культура, вплоть до профсоюза, говорит Джон. Есть профсоюз циркачей, скотников, а мы не приняты ни в какой профсоюз...

«Раз,— вспоминает, — лет десять назад, в московском цирке готовили программу, презентацию почтовых марок, на которых изображены разные звери. А морских животных в цирке не было. И вот в дельфинарий приехал сам Юрий Никулин, нанять на одно представление. Пришел, при нем куча халдеев, посмотрел, весело, травит анекдоты, мы в его кепке сфотографировались. Он говорит: не хотите участвовать в представлении? Сидят халдеи его, наше начальство. И наш Славик — в лампасах. Никулин разговариваете ним, для него он — артист. Никулин спрашивает: сколько вы получаете? Тот отвечает. Халдеи рот открыли. Ну что ж, говорит Никулин, не слишком вас ценит Академия наук. Если мы вам заплатим в два раза больше? Кто вам еще нужен? — Два ассистента. — А им сколько? Ну, столько же, отвечает Славик. Нет, говорит Никулин, это невозможно. Вы не можете получать столько, сколько они, вы — артист. Для Никулина он — Артист. А какой он артист, он «мэнээс» — младший научный сотрудник»...

В сущности, дельфинеры остались «мэнээсами», если понимать под этим образ жизни, духовный настрой — когда многое еще хочется и кажется, что все впереди. В конце концов, тот же Джон мог бы спокойно сидеть где-нибудь в Египте и за полторы-две тысячи баксов делать ту же работу, привез бы семью. А не мотался с ребятами с одного конца страны на другой, с Черного моря на Белое или Баренцево, на Чукотку — сняли вагончик, палатки — и поехали. Ну что это за жизнь для взрослых уже мужиков: живешь в одном месте, работаешь — в другом, ловишь дельфинов — в третьем. Если подумать, зачем замдиректору питерского дельфинария Олегу Васильеву в заливе жариться? А затем, что нужно самому пройти. Зверь проходит с нуля, и ты с ним. Ты взял его в этом заливе, ты пережил с ним стресс, выхаживал, кормил, учил... То есть прошел от А до Я. Он — твой, ты сам его выбрал. А иначе — дадут, что попадется...

Ну, и, конечно, кусочек жизни. Каждый раздумаешь, замечает Джон, — все, последний раз. А подходит весна, начинаешь палаточку перебирать, о подарочках думать, что кому привезти... И еще этот устойчивый дельфиний запах, на выдохе. «Рыбий?» — «Нет. Как от каждого человека пахнет, так и от дельфина — запах какой-то идет».

«Появилась группа, — сообщают с наблюдательного пункта, — идут с украинских территориальных вод. Нет, повернули...»

Тут еще проходит граница. Пролив по глупости отдали Украине, вон за той косой, переходить которую ребята не могут. А дельфинам все равно: местным, транзитным — из Азова или украинским, это люди их так метят, а они просто дельфины. Играют, путают снасти, прыгают. Живут между воздухом и водой, Украиной и Россией, социализмом и капитализмом. Спят — одним полушарием. И нам тоже нельзя расслабляться в стране родимой. Мы, как и они...

«Вон у косы еще один, — сообщает смотровой в бинокльс грузовика. — Одевайтесь».

Ребята натягивают черные гидрокостюмы, носки, перчатки. На берегу ветер крутит вертушку. Неводы уходят в море. Хриплый бард тянет из магнитофона: «Крики чайки на белой стене, окольцованной черной луной. Это все, что оста- а-анется после меня... Это все, что возьму я с собой...»

Тамань, где ловят дельфинов. И оттуда везут в Утриш на биостанцию