Знать и помнить

А. С. Енукидзе расспросил отца об истории получения этой записки. А история была непростая. Отец, секретарь исполкома Мелитопольского уездного Совета, летом 1919 года вместе с другими партийными и советскими работниками при наступлении частей Деникина, уже занявших подступы к Мелитополю, переправился на другой берег Днепра и спустя некоторое время оказался в голодной Москве.

Приют он нашел в семье сестры жены, но чувствовал, что он в тягость ведь у него не было работы, а значит, и пайка...

Отец хорошо знал английский язык - после революции 1905 года, в которой он участвовал, эмигрировал в Америку, где прожил несколько лет. И теперь решил попробовать свои силы в переводе с английского художественной литературы. Он перевел стихотворение Эдварда Карпентера "Англия, восстань!" и 6 ноября 1919 года принес его в "Правду". Там он встретил Марию Ильиничну Ульянову, секретаря редакции, которая, узнав о цели его прихода, привела отца к редакторам Н. Л. Мещерякову и А. А. Сольцу. После того как отец по их просьбе вслух прочел стихотворение, Мещеряков позвонил выпускающему и спросил, непоздно ли сдать в набор стихи для завтрашнего праздничного номера. Оказалось, что непоздно, хотя было уже около пяти часов вечера.

И на следующий день, 7 ноября, когда отмечалась вторая годовщина Октября, это стихотворение было напечатано в "Правде", рядом со статьей В. И. Ленина.

Теперь, в 1938 году, уже были арестованы и Енукидзе, и Каменев, в опале Сольц...

А еще отец вспоминал встречу в коридоре здания Коминтерна, где вскоре после ленинской записки стал работать переводчиком. Шедший ему навстречу человек в кожаной тужурке остановился, поздоровался и сказал:

– Петр Федорович, а что вы в партию не вступаете?

Отец ответил, что не считает себя достаточно подготовленным, так как много лет является последователем учения Льва Толстого и лишь не так давно занялся изучением марксизма, трудов В. И. Ленина.

Собеседник рассмеялся:

– Все мы очень почитаем великого Льва Николаевича, хотя и не согласны с его теорией непротивления злу насилнем. А марксизм доучите потом впрочем, доучить его до конца невозможно, - у марксизма нет конца! Вступайте, вступайте, Петр Федорович, я вам рекомендацию дам.

Этим человеком, который быстрой походкой удалялся по коридору, был Николай Иванович Бухарин.

Легко понять, какая судьба ожидала отца, вступи оп тогда в партию. Слишком уж подозрительно по тем временам было такое стечение обстоятельств. Жил в Америке...

знаком с Енукидзе... "проник" в Коминтерн... а в партию его рекомендовал Бухарин. Яснее ясного - агент иностранной разведки, контрреволюционер, враг народа.

Вот о чем думал, стоя порой у ночного окна большой, в тридцать метров, комнаты с балконом в доме No 6 по Чистому переулку, он, член Союза писателей со дня его основания (членский билет был подписан А. М. Горьким), переводчик с английского, Петр Федорович Охрименко...

Стоял он до тех пор, пока из подъезда не вышли четыре человека. Отец узнал только одного, остальные ему, понятно, были незнакомы. А знакомым был наш сосед по лестничной площадке архитектор Никита Петрович Налетов.

Его семья занимала две комнаты в общей квартире. В свое время их предложили отцу (для начала А. С. Енукидзе выдал ему ордер в общежитие ВЦИК на Воздвиженке). Отец сказал, что ему хватит и одной. А Никита Петрович с женой, больной пороком сердца, почти не встававшей с постели, поселился на той жилплощади, от которой отказался отец. Примерно через год после ареста Никиту Петровича освободили, но из тюрьмы он вернулся совсем больной, все время кашлял и вскоре умер.

И в нашей квартире был арест - увезли Яна Яновича Чукана, латыша, участника революции и гражданской войны. Ян Янович, добродушный и, несомненно, честнейший человек, коммунист, работал в Гознаке - ему было поручено, в частности, сжигать пришедшие в ветхость деньги. Жене, которая узнавала о судьбе мужа, сказали, что Ян Янович арестован за то, что часть этих денег присваивал. Тогда была и такая практика - выдуманный предлог для ареста.

Яна Яновича мы больше не видели.

А этажом ниже жил зубной врач Шапиро - тот самый, что упоминается в романе А. Рыбакова "Дети Арбата".

Помните эпизод, как к Сталину в Сочи приезжал зубной врач Липлан? Ему Сталин как-то сказал: "У вас руки более ласковые, чем у Шапиро". Семья Шапиро - единственная в нашем доме - занимала отдельную квартиру. Самого Шапиро - небольшого роста, кругленького, черненького - я не раз встречал на лестнице. Он почти всегда ходил пешком с небольшим докторским чемоданчиком. А иногда ему подавали машину - это означало, что он поехал лечить зубы кому-нибудь из очень высокого начальства. Никто не знал, что он врачевал самого Сталина.

Арестовали Шапиро в 1937 году - во всяком случае, до моего призыва в армию, а я ушел добровольцем в январе 1942-го, - он домой не вернулся.

Так было в доме - одном из многих московских домов, где исчезали люди. Не в таком, конечно, количестве как в трифоновском "Доме на набережной", но тоже немало...

И то же самое было в школе. Появилось страшное слово "репрессии", которого мы, ребята, раньше и не слыхали.

Узнавали: то у одного, то у другого нашего товарища по классу репрессирован отец, иногда мать, а часто и оба родителя. А в школе на уроках пения пели:

Границы Союза Советов

Закрыл он от воронов черных,

Одел их бетоном и камнем

И залил чугунным литьем.

Споем же, товарищи, песню

О самом великом дозорном,

Который все видит и слышит,

О Сталине песню споем.

(Слова М. Исаковского)

Однажды вечером (по-моему, это было в 1939 году) к нам зашел младший брат отца Иван Федорович, в то время заместитель наркома заготовок. У братьев не было секретов друг от друга. (А в те мрачные годы нередко случалось наоборот.)

Едва войдя в комнату, Иван Федорович сказал полушепотом:

– Петя, вчера я был у товарища Сталина!

Волнуясь, он стал рассказывать. Нарком заготовок (не помню его фамилию) был в командировке, Иван Федорович оставался за него. Накануне, часов в двенадцать, ему позвонил Поскребышев и сказал, что к четырем часам он должен быть у товарища Сталина.

Когда Иван Федорович вошел в приемную, за столом сидел Поскребышев, а на одном из кресел, стоявших вдоль стены, - А. И. Микоян.

Прошел час. Из кабинета Сталина никто не выходил, но Поскребышев пригласил зайти Микояна. Минут через пять Микоян вышел, попрощался и ушел. Спустя еще пять минут Ивана Федоровича пригласили в кабинет.