Золочёные горы

– О нет. Благодарю, но я не посмею. – Я скромничала, как монашка, но молилась дьяволу, чтобы графиня настояла.

– Скидывай все, глупышка Сильви. И примерь этот наряд.

Мое смущение не могло пересилить тягу к этому платью. Я зашла за ширму и сбросила темно-синюю секретарскую юбку. Я стояла в одной комбинации и алела от стыда. Наряд скользнул мне на плечи, легкий как пушинка. А где же рукава?

– Не будь робкой, как гусыня. Выйди и покажись.

Я сделала шаг вперед, покрытая пятнами смущения и сверкая голыми руками. И увидела графиню: она натягивала легкое платье из лилового сатина на свое обнаженное тело, белое и сногсшибательное, как у римской статуи. Я снова отступила за ширму, чтобы не нарушать ее личное пространство, но она залилась смехом.

– Не смущайся, Сильви. Это всего лишь женское тело.

Она застегнулась и оценила мой вид. Тончайшая зеленая ткань задрапировала мои торчащие кости и спадала почти до самого пола.

– Тебе идет, – заметила она. – Сними комбинацию. Она сборит.

Я обхватила руками оголенные плечи.

– Прекрати, Сильви, перестань. Не делай такое лицо – можно подумать, что тебе больно.

Она повернула меня, оценивая и мурлыкая себе под нос.

– В Лакене мы с девушками целыми днями играли с одеждой.

Она порылась на полке и нашла шаль из шифона цвета весенней зелени, отделанную по краям изумрудными блестками. Она набросила шаль мне на плечи и наклонила голову, оценивая результат.

– Да или нет? – Она повернула меня к зеркалу.

Я стояла перед ним, как трофей таксидермиста.

– Позволь? – она вынула шпильки из моих кос и расчесала пальцами мне волосы, так что они заструились волнами. – Великолепно! Тебе повезло, – выдохнула она.

В то утро, когда она принарядила меня, мне казалось, что у меня над головой сияет звезда удачи, словно над яслями Вифлеема. У своего туалетного столика она накрасила мне лицо и заколола волосы. Я была живой игрушкой феи гор. Но даже меня ослепил результат, хоть я и ощущала привкус жестокости в том, что она украсила меня драгоценностями, которых у меня никогда не будет. Образ в зеркале походил на лживое обещание. Во власти ли Инги изменить меня? Я еще не осознавала, насколько способна измениться сама.

– У тебя американский тип красоты, – заявила она. Из обитой бархатом коробочки она выудила нитку блестящих камушков. – Это всего лишь стразы, но кто отличит? – Она застегнула нитку, та плотно обхватила мне шею. – Полюбуйтесь, мадемуазель Сильви la Belle. Джентльмены будут виться вокруг, как пчелы над цветком.

Я спрятала лицо, чтобы она не заметила влияние ее лести.

– Зачем прятаться? – спросила она. – Джентльменам понравится то, что ты можешь им показать, а? – Она выпятила грудь и приподняла ладонями свой не обремененный корсетом бюст, так что он округлился и высунулся из глубокого выреза ее платья. – Вот так, вверх, вверх, вверх.

Я не смогла себя заставить вот так выставить грудь, дерзко и пышно. Повиноваться ей было как нырять в глубокое озеро, где ноги не находили дна.

– О, не глупи. – Она внезапно протянула ко мне руки, сложила ладони и подняла мой бюст, хихикая от восторга. Я вскрикнула и отскочила, невольно рассмеявшись. – Ты научишься, cherie, получать удовольствие. Они это оценят. Твою красоту.

– Vous me faites rougir [69] , мадам. Инга.

69

Вы вгоняете меня в краску (фр.).

– Это так красиво: твой румянец, твоя улыбка. – Она взволнованно обхватила себя руками. – Так прием пойдет куда веселее. Ты войдешь в комнату, сама элегантность. – Она похлопала ресницами и выпятила грудь. – Вот как это делается. Все мужчины спросят: «Кто она, эта загадочная красавица?»

– Сомневаюсь, – пробормотала я, но мысль эта меня будоражила. А что, если они будут смеяться?

– Они станут бегать за тобой и влюбятся, как только ты им улыбнешься. Вот так, да.

Еще два часа мадам продолжала давать мне уроки, примеряя наряды, обучая меня флирту и рассказывая про лифы, рюши и драпировки. Половина платьев слишком тесно обхватывали мне спину, но она все равно их на меня натягивала, но не застегивала пуговицы на моих широких плечах дровосека. Когда я отказалась снимать комбинацию, она стянула ее мне через голову, невзирая на протесты, внимательно изучив взглядом мое тело.

Я скрестила руки, пряча грудь. Инга вела себя странно, непристойно. А может, и нет. Что я знала о привычках знати? Может, у них принято разгуливать полуголыми. Несмотря на смущение от разговоров о любовных связях и охоте, я ощущала новое бурление в крови. И меня зачаровало зрелище в зеркале: наши ярко накрашенные, сложенные бантиком губы. Jolie, сказала она, поселив во мне червячка тщеславия. Красавица. Моя мать была бы возмущена. К. Т. бы презрительно фыркнула. Эта французская бабенка. Но сейчас я осталась здесь одна, а Инга была неотразима. Восхитительна. Какой вред от красивого платья или от того, чтобы повеселиться? Всего один разок.

Она сняла с вешалок еще несколько платьев.

– Как же весело наряжаться. Мы птички, а это наши красивые перышки.

Мне вспомнилась песенка «Alouette» про жаворонка, которому ощипали перышки, оторвали клюв и голову. А что, если меня тоже ощиплют? Наконец Инга выбрала для меня зеленое платье.

– Это тебе подарок.

– Мадам? – Неправильно принимать подачки. Платье было нежным, как крылья бабочки. Если я облачусь в струящийся шифон, может, я сама превращусь в бабочку и упорхну в новом зачарованном обличье?

– Non merci, – отказалась я, хоть и жаждала получить наряд.

– Ты его примешь, – ее слова прозвучали как приказ. – Король. Ты ему понравишься. Может, он даже окажет тебе предпочтение. У него еще не было… американской подруги.

Она помедлила, словно подбирая слова. Потом сказала напрямую:

– Когда-то давно, Сильви, именно le roi Леопольд заметил меня и выбрал в число придворных дам. Если бы не он, я не встретила бы мистера Паджетта и не была бы сейчас здесь, в его доме. Понимаешь? Неужели не понимаешь? – Она рассмеялась. – Платье, король и богатый джентльмен – это может изменить судьбу. Для меня так и случилось. И для тебя это возможно, надеюсь.

– Моя судьба уже изменилась благодаря вам, – сказала я.

– Не стоит благодарности, дорогая. Мне доставляет радость поднимать людей из низов наверх, к лучшей жизни, – ответила она. – Я надеялась, что Адель тоже сможет – понимаешь?

Я кивнула, словно все было ясно, но в тот момент, несмотря на ее намеки, мне еще ничего ясно не было.

Позже, вспоминая то лето, я уже воспринимала Ингу без розовых очков наивности и понимала, что она хотела пожертвовать мной в своих целях. В то лето графине Ингеборге Лафолетт де Шасси Паджетт было всего двадцать шесть лет, и она по возрасту годилась мне в сестры. Я подпала под ее чары. Когда она оставила меня одну, чтобы собрать отвергнутые наряды с пола, я покрутилась в зеленом платье, любуясь отражениями в зеркалах, казавшихся бесконечными, как мое будущее. Я приподняла грудь ладонями, как это делала она, ощущая внутри горение дерзкого пламени. Они станут бегать за тобой. Слова ее вызывали трепет в животе от надежды стать не безмолвным манекеном или печатным дьяволом, но прелестной бабочкой. Тогда не молчание будет моим главным украшением: меня украсят зеленый шелк, сатиновые туфли и ожерелье из стразов.

Глава седьмая

Герцог прибыл в жуткой суматохе в пятницу вечером с гостями из Нью-Йорка.

– Важные гости, – бросил он Инге. В те выходные я находилась в задней части дома, и мне не удалось взглянуть на ее мужа. Я только слышала его громкий голос, чиханье и хриплый смех курильщика. Я радовалась тому, что Наджент отправила меня на кухню к Истер, а сама ушла в воскресенье утром в церковь с сестрами-хорватками. Инга каталась верхом со своим инструктором. И я вскочила, услышав звон колокольчика с нижнего этажа.