Золоченые
Шрифт:
Перед глазами сгущаются тени, кровь в моих венах течет все медленней. Подвижно лишь золото, что льется мне в ладони, словно скользящая по коже река.
– Как я всегда и подозревал, – доносится издалека голос.
Я поднимаю взгляд, надо мной нависает старейшина Дуркас. На его лице – мрачное удовлетворение.
– Она нечиста! – провозглашает он.
Это последнее, что я слышу перед смертью.
3
Когда я проснулась, вокруг было темно и странно тихо. Шум и толпы деревенской площади исчезли, сменившись тенями, холодом и тишиной. Где
– Очнулась, – прорывается сквозь панику голос Ионаса.
Он стоит в темноте, разглядывая меня с холодной пристальностью, которой обычно удостаивает нищих и прокаженных. Выражение его лица настолько сурово, что я испуганно шарахаюсь назад.
– Ионас, – хрипло зову я, пытаясь вырваться из оков. – Что происходит? Почему я здесь?
Он кривит губы в отвращении.
– Ты меня видишь? – спрашивает Ионас и добавляет, как бы сам себе: – Ну, конечно же.
– Я не понимаю, – говорю я и сажусь. – Почему я здесь? Почему меня приковали?
Ионас зажигает факел. Яркость света настолько меня ослепляет, что приходится прикрыть ладонью глаза.
– Ты видишь меня в полной темноте и еще смеешь спрашивать, почему ты здесь?
– Я не понимаю, – повторяю я. – В голове все смешалось.
– Как ты можешь не помнить…
– Не говори с этим! – обрывает Ионаса холодный голос.
Из угла поднимается отец, лицо его сурово. Прежде скрытый колонной, он все это время был здесь, и теперь я его вижу, несмотря на окутывающий угол мрак. Почему я его вижу так ясно? Ионас зажег всего один факел. Укол страха пронзает нутро, я вспоминаю слова Ионаса: «Ты видишь меня в полной темноте»…
Отец коротко кивает Ионасу:
– Позови остальных.
Тот спешит вверх по лестнице, оставляя отца, похожего на призрак, в полной темноте. Он приближается, и его глаза горят странным чувством. Гнев? Отвращение?
– Отец! – шепчу я, но он не отвечает и, присаживаясь передо мной на корточки, скользит взглядом по мне, пока не останавливается на животе. В платье рваная дыра, видна гладкая кожа. Я смущенно прикрываюсь, но что-то, видимо, не так.
Что я забыла?..
– Даже шрама нет, – замечает отец странным, отрешенным тоном.
Он что-то сжимает в руке… мамин кулон.
Должно быть, снял с моей шеи, пока я спала.
По моей щеке скатывается слеза.
– Отец! – хриплю я. – Отец, что же это? Почему я здесь?
Тянусь к нему, но замираю. Он суров, неприступен. В нем будто на медленном огне кипит отвращение. Почему он не отвечает? Почему не смотрит мне в глаза? Я бы все отдала, чтобы он меня обнял, сказал, что я совсем зря так испугалась, его милая глупенькая девочка.
Отец ничего этого не делает, лишь смотрит наконец мне в лицо с этим ужасным, отрешенным отвращением.
– Лучше бы ты просто умерла, – выплевывает он.
И тогда я вспоминаю.
Ритуал Чистоты, приближение главного смертовизга – какими холодными были эти черные глаза, когда мы встретились
взглядом. Слезы уже всерьез льются по щекам, когда я вспоминаю джату и деревенских мужчин с оружием. Кровь на снегу. Отец в опасности. А потом голос, рвущийся с моих же губ… ужасный, нечеловеческий голос… и сразу же взгляд отца, с которым он приказал Ионасу пронзить меня мечом. Взгляд, который я поняла лишь тогда, когда увидела сочащуюся из живота золотистую кровь.– Нет… – шепчу я, сотрясаясь в рыданиях.
Я почти наяву чувствую, как погружается в плоть зазубренный клинок, как меня окутывает тьма. Я раскачиваюсь взад-вперед, погруженная в ужас так глубоко, что почти не замечаю гулкие шаги по ступеням, не вижу приближающиеся силуэты. Лишь спустя несколько минут я поднимаю глаза и понимаю, что надо мной старейшина Дуркас увлеченно читает Безграничные Мудрости, а подле него молча стоят забинтованный Олам и другие. Здесь их всего пятеро. Гадаю, где же остальные, и в сознании вспыхивает образ – спины двух старейшин ломаются под ударами когтей смертовизга, – заставляя желудок сжаться.
Сгибаюсь пополам, на языке едкий привкус рвоты. Старейшина Дуркас выходит вперед, его глаза полны отвращения.
– Подумать только, какую тварь мы пригрели.
От его слов тошнота встает у меня в горле комом. Бросаюсь на колени, тяну руки.
– Старейшина Дуркас! – умоляю я. – Пожалуйста, это ошибка! Я не нечиста! Нет, нет!
Меня захлестывает вина, страшное напоминание: как покалывало кожу, когда явились смертовизги, как они ушли только потому, что я так велела.
Я им приказала.
Старейшина Дуркас, не обращая на меня внимания, поворачивается к мужчинам:
– Кто очистит эту тварь, избавит нашу деревню от ее греха?
Его слова приводят меня в ужас. Снова молю:
– Прошу, старейшина Дуркас, пожалуйста!
Но тот не отвечает, только поворачивается к отцу, который смотрит на меня. И в его глазах… неуверенность.
– Помни, это не твоя дочь, – говорит ему старейшина Дуркас. – Пусть она выглядит человеком, это демон, который в нее вселился, – демон, что призвал смертовизгов на наш порог и убивал наши семьи.
Призвал смертовизгов? Слова рвутся наружу сами собой так, что я ими давлюсь.
– Я не звала! Я не звала смертовизгов!
Однако ты заставила их уйти… напоминание змеей проскальзывает в мысли, но я гоню его прочь.
Старейшина Дуркас пропускает мои крики мимо ушей, он говорит с отцом.
– Ты принес ее нечистоту в нашу деревню. Очистить ее – твой долг.
К моему ужасу, отец мрачно кивает, делает шаг вперед и протягивает руку. Ионас вкладывает в его ладонь меч.
Когда клинок блестит, поймав луч тусклого света, мой страх достигает предела. Я отчаянно вжимаюсь в стену.
– Отец, нет! Прошу, не надо!
Но отец не обращает на мои мольбы никакого внимания, он приближается, пока не утыкает кончик меча мне в горло. Холодный, леденяще холодный… Я поднимаю взгляд на отца, пытаясь увидеть хоть намек на человека, который когда-то носил меня на плечах и оставлял для меня порции молока, где больше всего сливок, ведь знал, как я их люблю.
– Отец, пожалуйста, не надо! – По моим щекам текут слезы. – Я твоя дочь. Я – Дека, твоя Дека, помнишь?
На мгновение в его глазах что-то вспыхивает. Сожаление…