Золотая чаша
Шрифт:
– Неужели ты не можешь простить? Неужели, если человек временно сбился с пути, то этого нельзя простить? – проговорил хрипло Дэн. – Разве ты не можешь сделать этого, Хенни?
– Я говорила тебе, что могу простить любовное увлечение. Мне было бы несомненно тяжело, но думаю, я смогла бы простить. Чего я не могу забыть, так это того, что ты сказал ей о своем желании развестись со мной.
– Но я же объяснил тебе, как все было. И мой Бог, я отрезал бы себе ногу, если бы таким образом мог все это переделать.
– Я была глупа, – проговорила она, продолжая смотреть в окно на людей,
– Ты и теперь ничего о них не знаешь, – сказал спокойно Дэн.
Она повернула к нему пылающее гневом лицо.
– Как можешь ты говорить мне такое после всего того, что произошло? Как ты смеешь?
– Потому что ты видишь все или в черном, или в белом цвете. Для тебя существуют лишь добрые люди и добрые поступки, или дурные люди и дурные дела. Ты или любишь, или осуждаешь.
– И у тебя еще хватает наглости упрекать меня?
– Я не упрекаю. Я только прошу тебя попытаться простить мне мои ошибки, о которых я сожалею, и которые я не повторял в последние три года. И никогда не повторю. Клянусь тебе в этом.
– Ошибки! Сказать… сказать какой-то шлюхе, что ты со мной несчастлив, чтобы она могла злорадствовать про себя…
– Мы пришли к тому же, с чего начали. Я не знаю, как еще объяснить тебе… – он покачал головой. – Дай мне шанс, Хенни, пожалуйста. А сейчас тебе лучше прилечь. Поспи. Может, тебе станет хоть немного легче.
С этими словами он вышел и прикрыл за собой дверь.
Но легче ей не становилось. И однажды вечером боль сделалась совершенно невыносимой. Она стояла, держа в руках шляпку, перед зеркалом в прихожей и разглядывала свое отражение.
Она выглядела просто ужасно! За последние несколько дней от носа к углам ее мрачно поджатых губ протянулись две глубокие линии. Она нахлобучила шляпку на свои растрепанные волосы. Почему? Да просто потому, что не принято было выходить из дома без шляпы.
– Куда ты направилась? – спросил Дэн, откладывая газету.
– Куда-нибудь, – ответила она и вышла.
Улица отлого поднималась. Через пару кварталов, в том месте, где отлогость переходила в крутизну, из-за угла выехал автобус и покатился вниз. Последний из них проходил здесь каждый вечер в девять. Она стояла у самой кромки тротуара, ожидая, когда, сверкая желтыми глазами, он вынырнет из темноты.
Она подумала: в одно мгновение, так быстро, что ты не успеешь даже почувствовать боли, все будет кончено. Тяжесть у нее в груди была столь невыносима, что слова о разбитом сердце не казались ей больше преувеличением или красивой сентиментальной фразой. Это была реальность. Что-то ломалось, рушилось в ней, и она не хотела больше жить.
Сзади нее вырос Дэн.
– Если ты что-нибудь сделаешь с собой, – проговорил он необычайно спокойно, – клянусь тебе, я сделаю то же самое. И тогда Фредди, вернувшись домой, не застанет ни того, ни другого родителя. И у малыша, спящего сейчас в своей комнате, не будет ни дедушки, ни бабушки.
Автобус уже приближался со скрипом и скрежетом,
когда она повернулась и последовала за Дэном в дом. Устало она подумала: скорее всего, я этого не сделала бы. В последний момент я наверняка испугалась бы.Постепенно в ней росло убеждение, что она может обойтись без Дэна. И это причиняло боль. В последние недели он ел вне дома и возвращался очень поздно. По вечерам она нередко засиживалась на кухне с Лией, наслаждаясь свежим, ароматным, только что смолотым кофе. К счастью, в течение первой, самой тяжелой недели, а может, и дольше, Лия не задавала ей никаких вопросов, даже не смотрела пристально ей в лицо. Только когда Хенни сама решила рассказать ей обо всем, высказала свои опасения.
– Разумеется, ты видишь, что произошло нечто ужасное, – начала Хенни и в голосе ее зазвенели слезы. Она помешала ложечкой кофе, устремив невидящий взгляд в чашку. – Я обязана сказать тебе об этом, я знаю. Но это так трудно, так невыносимо тяжело…
– Тогда ничего не говорите.
– Это было бы нечестно по отношению к тебе, ты член нашей семьи. – Пересилив себя, Хенни повторила: – Я обязана сказать тебе об этом.
Лия покачала головой.
– Уж если говорить о том, кто кому обязан, так это я. Вы дали мне все, вы стали мне матерью, учили меня, – ее тонкие прохладные пальцы коснулись руки Хенни. – Я сделаю ради вас все на свете, разве вы этого не знаете?
Слова и нежный жест необычайно тронули Хенни; перед ней была ее дочь, о которой она мечтала всю жизнь. Не в силах говорить, она молча кивнула.
– Это не… могу я спросить… это не Дэн так сильно вас обидел?
В наступившей после этих слов Лии тишине Хенни услышала вдруг стук; это стучит у меня в висках, мелькнула мысль. Рассказать, излить всю свою боль, гнев и возмущение несправедливостью, жестокостью и унижением… освободиться от всей этой невыносимой тяжести… Она содрогнулась. Нет, никогда! Это позор, Хенни! Где твое мужество? Она подняла голову, не стыдясь своих мокрых глаз.
– Как ты верно заметила, я твоя мать. А матери не взваливают своим детям на плечи собственные горести, наоборот, они помогают им. Так что оставим это.
– Вы забываете, что я уже не дитя, – мягко упрекнула ее Лия.
– Ты молода! Впереди у тебя еще целая жизнь. Когда Фредди приедет домой… – Хенни сглотнула, – когда он возвратится, вы будете так счастливы вместе! И он будет добр и верен тебе. Поэтому я и не хочу, чтобы что-то омрачало сейчас твои мысли.
– Все равно, я могла бы, наверное, помочь вам, если бы только вы мне это позволили.
– Дорогая моя девочка, спасибо. Но помощь я могу найти лишь в себе, она должна прийти изнутри. Ты знаешь это по собственному опыту. Постепенно я привыкну к… к тому, что произошло. Всю жизнь меня одолевали страхи… Я подавляла их, а сейчас они оправдались, только и всего. Я научусь жить и с этим.
Лия выглядела задумчивой. Она открыла было рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыла его снова.
– Прости, что выражаюсь так туманно.
– Ничего. Но если вам захочется поговорить со мной, знайте, я всегда готова вас выслушать. Я могу понять больше, чем вы думаете.