Золотая формула

У Севы и Маши были самостоятельные темы. Чем на самом деле занимался я и как использовал их работы, они вряд ли догадывались.

Много лет я действовал как генератор и селекционер. Я работал методично, незаметно и планомерно. Как мудрый муравей из известной сказки. Я складывал, собирал, отсеивал, просеивал, отбирал, откладывал, снова складывал, группировал; я строил фортификационные научные укрепления, потом сам же их разрушал и на их месте возводил новые, прочнее и выше прежних.

В конечном итоге вся эта титаническая работа вылилась в короткую формулу, полную феерического динамизма и космической мощи.

Формула, рожденная мною в ночной тиши, была озарением. Но не только. Это был результат многих других бессонных ночей, когда я с неистовой страстью молил своего индивидуального научного бога о чуде, которое увенчало бы мои многолетние попытки прорваться к вершинам науки.

…Пока я никому не мешал. Или, скорее всего, до меня просто не доходили руки. Но до меня могли добраться в любой день, в любой час, в любую минуту – это я хорошо понимал. И тогда мне несдобровать: не спасут ни дипломы, ни профессорское звание.

…Вернемся же к Берендееву. Сергей Иванович Берендеев, нынешний ректор и мой непосредственный начальник, прежде работал в министерстве.

По слухам, Сергей Иванович у министра, когда тот был еще руководителем главка, был кем-то вроде денщика и носил за ним домашние туфли без задников и большущий кожаный портфель, набитый бутербродами.

Теперь министр обзавелся новым слугой, а Берендеева пристроил на теплое местечко в наш Институт.

Бывшему чиновнику страшно хотелось, чтобы все принимали его за ученого. Для этой цели он уже второй год отращивал себе профессорскую бороду. Она очень ему шла, и со временем Берендеев приобрел поразительное сходство с Менделеевым, портрет которого велел перенести из конференц-зала к себе в кабинет.

Я помнил этот портрет. Вернее историю, связанную с ним. В начале восьмидесятых двое студентов выпускного курса, взбодрив себя портвейном, торжественно пронесли его по Красной площади на первомайской демонстрации вместо портрета Карла Маркса в одной компании с портретами Энгельса, Ленина и Брежнева. Никто ничего и не заметил.

…В кабинете ректора царил полумрак, что было мне на руку. И все равно я сел так, чтобы Берендеев не мог видеть мою травмированную щеку.

Начал Берендеев издалека, с энтузиазмом приступив к описанию тех задач, кои ставит перед Институтом возрождающаяся российская наука. Поминутно опуская голову и подглядывая в шпаргалку, он торжественно известил меня, что сравнительно недавно появилась целая отрасль новых знаний. Называется она «нанотехнология». Последнее слово он произнес с расстановкой, как бы скандируя.

Я подобострастно наморщил лоб и кивнул, сказав, что кое-что слышал об этом.

Мой ответ придал ему уверенности, он тоже кивнул и, бросив короткий взгляд на портрет изобретателя Периодической Системы, с еще большим пылом продолжил:

– Эти самые… нанотехнологии впитали в себя самые новые достижения физики, химии и биологии, – Берендеев оторвался от записей и воззрился на меня: – Вы представляете себе, самые новые! Наиновейшие! – вскричал он и добавил тихо, как бы по секрету: – Этим занимается сам Чубайс!

И тут Берендеев начал разворачивать предо мной такие ослепительные перспективы развития нанотехнологий, что в какой-то момент я начал опасаться за его рассудок.

– Существует возможность создания с помощью нанотехнологий молекулярной решетки четвертого измерения, – он опять нырнул в свои записи. – Человечество впадет в спячку, – пророчески выкрикнул он, – напоминающую коматозное состояние, при котором Единое Лучистое тело будет удерживаться у материального носителя серебряной нитью жизни…

Видимо, Берендеев и сам понял, что перегнул палку, и поэтому оборвал себя на полуслове. Он нервно поправил галстук и уставился на меня широко раскрытыми сумасшедшими глазами.

– Собственно, я пригласил вас вот по какому поводу…

Я сдвинул брови и попытался изобразить на лице выражение повышенного внимания и готовности выполнить любое задание, сколь бы сложным оно ни было. Думаю, мне это удалось. А сам подумал, что ему надо, этому мышиному жеребчику? Неужели что-то пронюхал?..

– До меня дошли слухи, что… – он сделал паузу. Грамотно, ничего не скажешь. Вот она, министерская выучка, подумал я.

– До меня дошли слухи, что… – повторил он и немигающими глазами уставился на меня, – что во вверенной вам лаборатории налажено производство…

У меня на лбу выступила испарина.

– Словом, мне доложили, что в лаборатории негласно изготовляются скульптуры для нужд частных лиц! Это возмутительно! В обход законодательства вы приняли на работу двух ваятелей, законченных пьяниц, чуть ли не алкоголиков… Если честно, я ничего не имею против этого, общеизвестно, деятели искусства не могут не пить… Но, повторяю, это же нарушение трудового законодательства!

Я перевел дух. Значит, ему неизвестно, чем на самом деле я занимаюсь в своей лаборатории.

– Сергей Иванович, вы же знаете: бюджетных денег выделяется до смешного мало. Лаборатория же, как села на хозрасчет при царе Горохе, так никак не может с него слезть. То есть, я хотел сказать, с хозрасчета, а не с царя Гороха.

Берендеев нетерпеливо мотнул головой.

– Причем здесь какой-то Горох! Я ж не об этом. Скажите, они, эти ваши спившиеся каменотесы… они хоть иногда бывают трезвыми? Если да, то могут ли они изготовить в кратчайшие сроки бюст одного… – Берендеев замялся, – вернее одной… жены одного… короче, для одного очень влиятельного лица?

– Я слышал, министр в прошлом году обзавелся молоденькой и хорошенькой женой.

Берендеев с укоризной посмотрел на меня.

– Лев Николаевич, с вами невозможно разговаривать. И вот еще что, – он опять замялся, – я бы попросил о скидке. Это моя личная просьба.

Я сделал круглые глаза. Берендеев заметил это.

– Черт с вами, называйте цену. Только не зарывайтесь!