Золотая лихорадка
Шрифт:
– А че попа, за что у вас побили?
– Не знаю че-то! А-а!.. Это Дунька-то, которая вас гнала? Это давно было, тот год еще, как убили Илью. Она к попу Алешке на исповедь пришла. Он ее исповедовал. В церкви был народ. Потом вдруг она его ка-ак хлестанет по роже, и все смотрят – он упал и головой ударился об икону и лежит не дышит на полу. Все замерли со страху. А она, понимаешь, сразу вышла из церкви, отпрягла коня из саней у Васьки Кузнецова, села верхом и с тех пор никогда в церковь не ходит. А поп Алешка очнулся и спрашивает: «Че-нибудь случилось?» Ему говорят – не знаем;
Вся изба покатилась со смеху, и Савоська сам засмеялся.
– Нет, поп говорит, это она, наверно, ослышалась, ей показалось. Ну, мол, ни че… Ладно, мол. А что уж ладно! На глазу – фонарь!.. А у Ваньки Бердышова дочь образованная и красивая. Я ей послал копиури, чтобы помнила Амур! – сказал Савоська. – Она живет в Петербурге. Наверно, женилась уже…
– А эта Авдотья как живет? – спросил благовещенский коммерсант. – Такой товар, я думаю, долго не залежится.
– А че товар. Уже подъезжали.
– Ну и как?
Все пытливо стихли.
– Один ротмистр, как полетел с крыльца и прямо в сугроб. А другой был купец, тот ее все уговаривал, обещал большие деньги. Она его – в шею! Она работает как мужик. Охотиться умеет, может медведя убить! Лес рубит, дрова заготавливает! Рыбу ловит, парень у нее теперь уже большой, помогает ей. Она все сама умеет. Она как мужик… Баба – мужик!
– Но все же она не мужик, а баба. Что же она одна живет, когда столько мужиков вокруг, а женщин на Амуре не хватает…
– Иди попробуй! – сказал Савоська.
– И пойду! – без охоты отвечал голос.
– А Васькина баба ревнивая, жить здесь не захотела. Увезла отсюда мужа совсем.
– А что Сашка, сын Егоров?
– Он в тот же год заявился домой. Пришел пешком по льду. Холодно было, а он шел. Не виноват – освободили. Он – китаец, скрывает это. А че скрывать. Живет у себя за речкой. Он все бабу хотел свою зарезать, пугал ее, я, мол, тебе шею чики-чики. А в тюрьме насиделся и больше не пугает.
– Ты, поди, все врешь нам, а мы слушаем, – сказал кто-то.
– Что? Я вру? А хочешь, я тебя сейчас погоню на мороз? Иди! Пошел! – рассердился Савоська. Он живо перелез через печку и хватил кого-то за ворот шубы.
– Ты че, в уме? – испугался человек. – Я сплю, а ты меня хватаешь. Ночь еще.
Все захохотали, и сам Савоська затрясся от смеха.
– А то я ружье возьму и всех вас к чертям гоняю – посмейтесь еще, – сказал он, возвращаясь на место.
Чувствуя, что старик напился и на самом деле может наделать неприятностей, все утихли.
– Китаец пришел, замерз, жалко смотреть. Пешком шел! Ух, терпеливый. А другой китаец, как мороз – помрет…
Постепенно все уснули.
Теперь, казалось, Савоська говорил сам с собой. Он лежал и говорил то по-русски, то по-гольдски. Потом умолк. Он думал. Иван приезжал к Дуне, уговаривал ее не раз, но никогда не позволила она переступить ему порога своей избы. «Честная баба!» – думал Савоська. Ему хотелось еще сказать, что его внучка Татьяна закончила гимназию с золотой медалью.
Григорий с медалью, и она тоже!– А у меня ни черта никого не было и нет. Баба была молоденькая, ее убили! – Савоське хотелось еще говорить, но уже все спали, и печка гасла. Тихо стало в зимовье, и тихо было в морозную ночь на улице.
– Илья коней зверить любил, – послышался чей-то голос. Кто-то еще мучился, не спал. – Я один раз еду и что-то такое думаю, вдруг черный ком в снегу и вылетели два дракона. Я едва успел повернуть коня в снег. Илья, как бешеный, мчится на паре, тянет вожжи и сечет коней, и они идут стоймя на задних ногах, как драконы. Он их хлещет, а они вырваться не могут, хотят выпрыгнуть из упряжки, как взлететь. Я посмотрел – вожжи скреплены железом, на них все блестит. Я лег в сугроб, и конь мой чуть не сдох со страха. А он их режет бичом до крови. Сечь любил, любил коней и мучить их тоже любил! Видно, он уж тогда злился на кого-то, а сказать не мог.
– Он добрый был! – сказал Савоська. – Это он шутил или тебе показалось!
– Я потом сказал своему коню: вот, видишь, как у хороших-то хозяев!
– А правда, что у Авдотьи сын от Ивана растет? – спросил голос из угла.
– Однако, неправда.
– А походит.
– А че походит? Ванька сам мордой похож на покойного Илью. Они одинаковы.
– А говорят, она на прииск тот раз не доехала. От кого же тогда парень?
– Нет, она тот год доехала. Это она в первый год на прииске не была. Это Васька – беленький. Тоже у нее хороший парень – Павка. А эти все от Ильи. А люди чешут языки, не знают!
– Каждый что-нибудь придумывает, только бы болтать.
– А Иван, говорят, приезжал к ней и плакал.
– Плакал! – с возмущением сказал немец. Он проснулся и слушал разговор.
– Она его выгнала, говорят.
– Че, тигр не плачет, что ль? – сказал Савоська.
– Говорил, я сирота, – продолжал пожилой ямщик, – мол, у меня никого нет. Я всю жизнь люблю тебя. А почему он потом заболел?
– Это я не знаю! – ответил Савоська.
– Говорят, стреляли его у вас за Илью?
– Но знаю. Может, кто-то стрелил.
– Говорят, Петрован Кузнецов в него пулю всадил.
– Давай спать! – сказал Савоська.
Старый ямщик разговорился, сон его прошел, и он долго еще не мог успокоиться.
– А как Кузнецова вылечили? – спросил немец, решивший, что не надо продолжать неприятный для хозяина разговор.
– Пулю у него вырезали, – ответил Савоська. – Доктор военный приезжал из госпиталя по письму Максимова, вынул пулю. Человек поправился.
– Только правой рукой плохо володает.
– У него было воспаление. Стало гнить плечо, оказалось, пуля не простая, с крестиком.
– Вот же твари!
– Они не хотят, чтобы в тайге заводили грех. Они работники. А доктор спросил бабку, как она лечила. Она стала объяснять, что выгоняла пулю. Доктор долго с ней сидел и все писал, что она говорила. Потом сказал: «Бабка, ты – великий лекарь!» Так сказал! А еще знаешь, чехи сюда приезжали, выбирали места, хотели селиться. Но им тут не понравилось, места много. А немцам понравилось.