Золотая лоция викингов
Шрифт:
– У бурундеев всегда что-то интересное есть, не то, что тут: мех, мех, да мех…
– Так ведь мех бобра, куницы и белки – самое ценное!
Стовград тем временем заметно оживился. К костру собралось несколько сотен человек, стреблян, кривичей и мокоши, землепашцев, мастеровых и рабов. Женщины, старики, дети хотели присутствовать при сожжении колдуньи, принёсшей им много горя. Двое волхвов с видом гордых божеств в искрящихся меховых одеяниях, с высокими посохами, украшенными когтями и клыками диких священных животных, стали около костра и стали выкрикивать обвинения колдунье. Кроме гибели из-за дождя большей части прошлогоднего урожая, болезни коров и быков, смерти трёх рожениц с детьми, её приписали разбойные нападения дедичей на купцов,
Когда привели колдунью, народ зашумел, засвистел и заулюлюкал. Маленькая, сухая, скрюченная женщина с распущенными седыми волосами была обёрнута в рогожу из лыка, не спасающего от холода и ветра. Босая, в синяках и кровоточащих ссадинах, она смотрела на мир не видящими глазами и на её морщинистом лице синюшного цвета, была написана только мольба об избавлении от страданий. Её затащили на кучу дров и хвороста двое расторопных рабов, помощников волхвов, и привязали лыковыми ремнями к столбу. Ещё один слуга держал в руках чадящий факел, а другой поливал костёр растопленным жиром из бадьи.
– Смотри, о, Ярило, Мать Змея и Рысь, на то, как мы предаём твоей власти тело и душу этой колдуньи, – протянув руки к идолам, запел один из волхвов, и все застыли неподвижно, жадно ловя его слова, – тело, оживлённое вашим жаром, сделанное злой силой из пепла и глины, вернётся в подземный мир, к злым духам-предкам, а душа её поднимется на небо, и предстанет перед судом, принадлежащая только вам, о, великие!
– Мы освобождаем сей мир от чар её, и более не властны её проклятия над посевами, скотом и людьми земли этой! Шивда, вимзла, якутилима ми! – запел второй волхв.
– Смерть ей! Смерть! Сжечь колдунью! – закричали в толпе.
Волхвы перестали петь и посмотрели в сторону княжеского дома, где стояли князь, его гости и дружинники. Настала тишина. Стало слышно, как потрескивает в руках раба факел, стонет старуха, а в каком-то доме плачет грудной ребёнок. Стовов насладился мгновениями всеобщего внимания, и махнул рукой. Тот час костёр был подожжён и вспыхнул как частичка жаркого солнца. Пропитанная жиром древесина с треском и искрами горела как бешенный зверь, в одно мгновение обвив красно-белыми языками фигуру колдуньи. Её волосы вспыхнули под ликующие возгласы толпы, уверенной, что её колдовская сила погибла теперь. Было видно, что старуха мгновенно задохнулась, безжизненно повиснув на своих путах. Её лыковые одежды тоже загорелись и стали съёживаться вместе с её телом. Тошнотворный запах горелого человеческого тела и свиного жира распространился над городом. Треск, свист и гул мощного пламени сопровождал это неистовое горение. Грязь вокруг быстро просохла и спеклась коркой.
– Слава Яриле, Матери Змее и Перуну! – после долгого молчания закричала толпа, – слава Стовову Богрянородцу!
– Разве сначала не принято у вас пытать её водой? – удивлённо спросил Мечек, – если она связанная утонет, то она не виновата.
– Это для тех колдуний, что не сознаются, а эта призналась, что вредила нам всем, – ответил Стовов нехотя.
Матери, имеющие на руках грудных детей, начали расходиться, собаки перестали лаять, а волхвы принялись что-то обсуждать, поглядывая, то на солнце на небе, то не реку. Несколько старших мечников Стовова стали распоряжаться размещением бурундеев по домам князя и горожан. Другие, обсуждая силу огня, пошли за Стововом и Мечеком в княжеский дом, держать совет. Челядь князя насыпала ячмень для лошадей в корыта у коновязей. Кузнецы осматривали подковы, рабы начали таскать воду. Гремя железом и устало перешучиваясь, всадники стягивали с лошадиных спин солёные от пота сёдла, складывали копья и щиты у стены кузницы, пили поднесённое молоко, вымачивая бороды и усы в белом.
Низкое пространство длинного княжеского дома, кое-где рассекало лучами, тусклое свечение утреннего солнца. Горизонтальные огромные брёвна стен по верху были скреплены брёвнами поменьше. На них, кое-где, лежали поперёк толстые доски, отколотые от стволов. К ним крепились жерди, накрытые сверху чёрной от копоти деревянной дранью крыши. Там,
где дрань разошлась, виднелись куски мха, растущего сверху. Везде на полатях, на полу и лавках здесь лежало и висело оружие, щиты, доспехи. Лежали грудой соболиные шкурки, выделанные кожи, медные и бронзовые блюда, горшки и вазы, отрезы тканей, мешок-пузо русой соли. Две мохнатые большие собаки лежали у очага посреди избы. У задней стены сидели на полатях две молодые рабыни с красивыми соломенными волосами. Склоняясь, они что-то шили в полумраке. На лице у одной из них были видны чёрные синяки от побоев. Мечека и двух старших бурундеев усадили на лавку посреди длинного стола. Стовов сел напротив под развёрнутым на стене стягом – чёрная когтистая птица с головой медведя на красном поле.– Для совета пусть останутся старшие дружинники Семик, Ломонос, Мышец и Тороп. Остальные пусть идут на берег, смотрят, как готовят лодии и лодки к походу. Чтоб пеньку хорошо сушили, прежде чем в берёзовом дёгте вымачивать и в щели забивать, и всякое другое…
Князь положил тяжёлые, большие руки в золотых перстнях перед собой на доски стола.
– А ты, князь, ещё рассудить обещал Хора и Сохатку, – сказал Семик, усаживаясь по правую руку от князя.
– А чего там?
– Хор украл козу, убил, повесил в лесу и ел сырую тайком три дня, пока его дети не заметили. Стребляне его в яму посадили, думают, он волк-оборотень, ведь домашние животные уже давно пропадают у всех в окружающих селениях.
– Хорошо, тащи его сюда.
Пока Ломонос распоряжался по поводу вора, Стовов решил допытаться, почему не пришёл старший воевода, мудрый Кудин, может, Резан не верит в успех похода, и решил не посылать верного человека.
– Так что, почему Кудин не пришёл? – спросил он.
– Кудина на охоте задрал медведь. Подломилась острога, остался против громадины с одним ножом. А у медведя на одной лапе таких ножей пять штук. Вот и задрал. Славный был воин. Может волхвы вылечат его, но когда мы уезжали, он уже чёрный весь лежал, уже не стонал, дышал еле-еле… – тихо сказал Мечек, и вдруг оживлённо добавил, – пока шли, сцепились на реке Моче с мокошью. Они со скарбом переправлялись по льду в сторону Оки. Они в прошлые семенины сожгли наш город Игочев. Мы напали на них вдруг, недалеко от берега, они бросили сани на льду и вышли на берег в снег непролазный. Спешились мы, но победа не далась, лёд у берега крошился под нами. Они пускали из зарослей стрелы. Пришлось от них отстать, взять всё ценное, а сани их сжечь. Потом приключений до самого Стовграда не было.
Вздрагивая от взглядов, в тишине, рабыня с синяками на лице, по знаку Торопа бросила шитьё, взяла из углей и поставила на стол горшок дымящегося мяса, вынула из-под полатей кувшины медовой браги, принесла и поставила кубки, ржаной хлеб с отрубями, мочёную клюкву. Как драгоценность, она поставила на стол солонку из гранита. Стовов кивнул, а Мышец, улыбаясь в рыжие усы, разлил по чашам из меди тягучий янтарный напиток.
– Что нового в городе эрезени, здоров ли брат мой, князь Пашус? – спросил Стовов, стуча перстнями по столу, – не тревожат ли мурома и дедичи? Как сыновья его растут?
– Все славно, хвала богам, Рязань вся ширится на торговле с хазарами и булгарами, сделали две новые угловые башни, второй хороший колодец, загоны для скота вынесли за стены. Эрзени, что выбирали место для своего города и капища бога Верипаза в незапамятные времена, хорошее место нашли, и князь правильно сделал, что его занял, а не стал строить свой город. Князь Пешус принял имя Гостислав, а потом ещё имя Резан, и стал бодр, словно зрзенские боги стали его своим признавать. Он быстро оправился от болезни лихомановой. Сам ходил на восток собирать дань с муромы, мокоши и эрзени. Только на юге за куликовыми полям у Хопра и Суры дедичи с хазарами и аланы торговле мешают. Только вот во всём поочье голядь пока держится от этой чуди мокшанской, хотя их дедичи и вятичи с юга совсем прижали, а мы с востока. Сыновья князя растут быстро, крепко, скоро на коней сядут да будут постриги их в мужчины. А говорят, пятеро твоих сыновей и старший Часлав тоже растут быстро и крепко?