Золотая паутина

— Приду сегодня, а? И цветов принесу, и комплиментов наговорю. Ты таких и не слышала.

— Да говори тут, чего приходить?

— Нет, обстановка… сама понимаешь. Ящики, детали. Не тот пейзаж.

Валентина колебалась. Эдька ей нравился, разговоры у них всякие были, он и раньше намеки делал — мол, встретиться бы, Валя, а? Но она все тянула, откладывала. Но в этот раз решилась.

— Приходи, — сказала обыденно, хотя кровь ее бурлила в жилах: волновал ее Криушин, очень волновал!

И он явился к ней вечером — в костюме с галстуком, с коньяком и шампанским, с цветами. Поставил все это на стол, прижал ее к себе, теперь уже ничего не опасаясь, и она ответила ему, замирая от сладкого стука сердца. Порыв страсти у обоих был слишком силен, нетерпелив, чтобы ждать ужина, ненужных разговоров, взаимных комплиментов, — все это было уже позади. Он стал раздевать ее…

Потом, натешившись, хорошо поужинав, Эдька изложил Валентине свой план.

— Я возле твоего изолятора давно круги делаю, — говорил он, глядя ей прямо в глаза. — Такие деньги у тебя под ногами, а ты переступаешь через них, будто это палые листья.

— Листочки не мои — государственные. — Валентина потягивала из чашки кофе. — За них, сам знаешь… по одному месту надавать могут.

— Если это самое место подставлять, то конечно надают, — не возражал и Криушин. Он тоже потягивал кофе, не спешил. Разговор завел нешуточный, тут все должно быть основательно, серьезно. — Ты можешь так сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? — спрашивал Криушин.

— То есть?

— Ну, деталей у тебя в изоляторе тьма-тьмущая, посчитать их все невозможно…

— А… — поняла Валентина. — На преступление толкаешь?

— Да никуда я тебя не толкаю, Валюш, — Криушин привлек ее к себе, поцеловал. — Хочу, чтобы и ты хорошо жила, и я. Мы молодые пока, надо бы себя к пенсии обеспечить.

— О-о, далеко смотришь.

Валентина встала, приглушила звук телевизора, вернулась к столу. Разговор этот ее очень занимал, хотя она ожидала другого. Ведь если она правильно поняла, Эдька пришел жениться на ней. И она снова вернула неторопливую их беседу в нужное для себя русло.

— Просто в компаньонки я к тебе не пойду, Криушин, — сказала она твердо. — Мне мужик в доме нужен, хозяин. Одной бабе жить несподручно.

— Одной не надо, ни к чему, — согласился он о нею. Откинувшись на диване, курил, смотрел на Валентину жадно, с наслаждением. Баба что надо — свежа, красавица, дом вон какой имеет. Многие на нее заглядываются, многие к ней клинья подбивали — Криушин это знал, — а предпочла она всем его.

Он взял ее руку, гладил, по-собачьи преданно заглядывал в лицо.

— Я вещички хоть завтра принесу, Валюш. Ты мпе мила, жить с тобою согласен. Но нищенствовать не хочу. Поэтому сразу говорю: как ты насчет листочков?

— Да листочки не проблема, Эдик, — вслух думала Валентина. — Подумает мышка, дырку в мешке найдет, — она хихикнула. — Но из деталей золото еще надо получить.

— Это найдется человек, не волнуйся. В Даниловке, пригороде, есть один мужик, Семеном зовут. Он в этих делах спец.

Не сразу решилась Валентина на этот шаг, но решилась, Криушин перешел к ней жить и каждый день заводил разговор о золоте, рисовал ей радужные перспективы: поездки на юг, покупку машины, хорошей одежды, гарнитуров в дом…

Как она тряслась, когда несла тот, первый, полиэтиленовый мешочек с деталями! Ноги подкашивались, зубы выбивали мелкую дробь, а все, кто шел с ней через проходную, казалось, смотрели на ее слегка оттопырившийся живот. И она явственно уже слышала голос вахтера: «А это что у тебя тут, Долматова? Расстегни-ка пальто…»

Домой она пришла ни жива ни мертва. Но пришла. И через неделю принесла еще мешочек. А потом еще…

А потом, месяца через два, Эдька принес ей пачку денег, небрежно бросил на стол, смотрел на нее с улыбкой.

— Вот. Твоя половина, Валюш. Бери и расходуй. Что душа пожелает, то и покупай.

— А ты… Ты что же… оставил себе? — говорила она, машинально перебирая пачки (господи, она таких денег не то что в руках не держала — не видела даже). И как же это так? Они живут в одном доме, семья… почему он оставил себе деньги?

— Тебе половина, и мне половина, — пропел он на мотив известной песенки. — И Семену за работу дал. Сама понимаешь, спец.

— Не понимаю, Эдик, — она отложила деньги в сторону. — Мы… разве мы…

— Да, Валюш, дальше мы будем жить самостоятельно, — легко сказал Криушин.

— Значит, ты… женился на мне для того… чтобы…

— Ну, ты же сама мне такое условие поставила, — он скривил рот. — Пришлось. А что? Разве тебе было плохо со мной?

Валентина без сил опустилась на стул.

А дело мы продолжим, Валюш. Ты не думай.

— Пошел вон. Кобель! — четко, раздельно сказала Валентина. — Никаких дел я с тобой иметь больше не желаю.

Криушин спокойно поднялся, стал собирать вещи.

— Валентина Васильевна, ты это напрасно, с оскорблениями-то. Я по-человечески с тобой, по-людски. Ну, пожили, поиграли в любовь. Хватит. В ЗАГС я тебя не поведу, не жди. А дело мы продолжим. А откажешься — пожалеешь. Ты у нас с Семеном вот где. — И он сжал сухой жесткий кулак. — Не станешь помогать — в грязь втопчем, со света сживем. Имей это в виду.

Она со страхом смотрела на его быстрые руки, укладывающие пожитки в объемистые сумки. И это тот самый Эдик, который говорил ей все эти месяцы такие хорошие, ласковые, расслабляющие ее волю слова?! Неужели тот самый, которого и она ласкала с нежностью и страстью, отдавая ему весь пыл души и тела?!

Криушин поставил уже сумки у порога, подошел к ней, безмолвно, потрясенно сидящей в углу дивана.

— Ты это, Валюш… Ну не получилась у нас семейная жизнь, не переживай. Ты баба хорошая, я ничего не могу сказать о тебе плохого. Но… не в моем вкусе, что ли. Не знаю. Извини, если можешь. Пока. Я дошел. Месяца два-три передохнем. А потом я зайду к тебе. С деньгами жить веселее. Ты это скоро сама поймешь.

Эдька ушел, аккуратно прикрыв двери, а она сидела оглушенная весь этот день, и все валилось у нее из рук, и кричать хотелось, и ругаться, и выбросить к чертовой матери эти деньги.