Золотая Ригма
Шрифт:
Лицо старого охотника оживилось:
— Поди, на отлов тигра агитировать приехал?
— На этот раз тигров ловить не будете. А вот кабанов вам предстоит с десяток поймать, изюбров пару, ну а харз, выдр, росомах — сколько удастся. По соболям план твердый: сто двадцать, и ни одного больше.
— Уж больно ты загодя планировать любишь. В тайге — не на ферме, как подфартит, а то и сотни не возьмешь. Или, скажем, сто тридцать возьмем, так что, протокол составлять будешь?
— Я тебя, Иван Тимофеевич, очень уважаю. Охотник ты отличный, но пойми, что планы по добыче соболя перевыполнять нельзя: вид лимитированный.
— Не дело ты говоришь, Перекатов, — возразил Богатырев, — мои отец и дед были на Амуре охотниками и, коль зверя нашли, обязательно изоблавят. И ничего, еще и на мой век хватает. Да какой охотник от зверя отвернется, свой фарт упустит?
— Не спорю, так было, да теперь не те времена. Я знаю, хочешь ты, чтобы и внукам зверь в изобилии достался, не правда ли, Тимофеич?
— А как же, зверя с расчетом бить надо.
— Ну, вот и я об этом же толкую! — воскликнул, улыбаясь, Перекатов.
— Ладно, будет здоровье, так справимся с заданием. Бригада у меня надежная. Словом, не подведем. Только и ты промхоз подшевели, чтобы транспортом обеспечил да капканами снабдил.
Богатырев с интересом выслушал подробный рассказ охотоведа, как и когда начинается завоз охотников на угодья, где предполагается ловить зверя, как будет организован прием у них добытой пушнины и зверя.
— Да, добрые вести ты мне привез. Давай-ка арбуз доедай, не ленись, не больно-то вас там в городе балуют ими, — и он протянул гостю добрый ломоть сахарного, истекающего соком лакомства.
— Ты прав, хотя и много привозят к нам фруктов, но большей частью они недозрелые, не такие сладкие.
Разомлев от горячего солнца, Перекатов растянулся на траве.
— Чего нового в газетах? — осведомился Богатырев.
— Особых новостей нет. ФРГ договор с нами подписала.
— Про японцев что пишут?
— Торговать с ними будем, — уклончиво ответил охотовед.
Богатырев присел на колодину. Пышная серебристая борода, ниспадавшая на его широкую грудь, и черные густые брови делали его схожим с Ильей Муромцем. Перекатов невольно залюбовался им и, как всегда в такие минуты, отметил про себя, насколько сильны в Богатыреве черты истинного русского человека.
— Ты прав, Иван Тимофеевич. Землица наша добрая, хотя трудновата в обработке. Да что и говорить, крепкими корнями мы в эту землю вросли, потом и кровью ее полили, своими косточками удобрили. Но как же можно ее не любить? Ведь родная она нам! Богатыревы триста лет на Амуре живут. Мой дед сказывал, что его родители были с Усть-Зейской слободы, в ней они всю жизнь прожили, там и схоронены.
— А что, Иван Тимофеевич, не топит тебя?
— Всяко бывает. Только я заметил: ежели лед весной лезет на берег протоки и остается на нем — быть наводнению. Если ледоход прошел и льдин на берегу не осталось, плесы чистые — на островах сидеть можно, не затопит.
Разговор снова перешел на тему предстоящего охотничьего сезона. Установили окончательный срок выезда в тайгу — пятнадцатого
октября.— Кажется, все вопросы с тобой мы решили, Иван Тимофеевич. Заеду еще к твоему брату и домой!
Хозяин проводил гостя до лодки, крепко пожал руку на прощание, и охотовед покатил на моторке вниз, по направлению к городу.
Степан Богатырев жил на берегу Амурской протоки, на краю города. В отличие от брата, он не увлекался огородом, предоставив это занятие жене, но зато держал пчел, с которыми выезжал в предгорья Хехцира в пору цветения липы. Всю зиму он проводил в лесу на охоте с братом. Они-то и составляли ядро знаменитой богатыревской бригады. Иногда на зимний промысел к ним присоединялись сыновья, и тогда бригада увеличивалась до четырех человек. Такой бригаде было под силу ловить любых зверей и доставлять их на лесоучасток, куда приходили из города машины.
Моторка остановилась возле дома Степана. Охотовед поднялся по крутому косогору и вошел в сливовый садик, уставленный разноцветными улейками. Степан Тимофеевич в широкополой шляпе возился с пчелами.
— Привет пчеловоду! — издали крикнул охотовед, боясь быть ужаленным пчелами, летавшими роем вокруг Богатырева.
— Подходи, подходи, чего спужался! Медведей не боишься, а перед пчелой робеешь! — приветливо ободрял переминавшегося с ноги на ногу охотоведа Богатырев. — Ежели и жиганет какая — одна польза будет. У меня как спина заболит, четыре-пять пчел на поясницу посажу — сразу полегчает. — С этими словами Степан Тимофеевич подошел к Перекатову и протянул ему руку.
Был он ниже своего старшего брата, но шире в плечах. Темно-русой бородки еще не коснулась седина, а синие глаза сверкали таким молодецким задором, что его скорее можно было принять за сына Ивана Тимофеевича, нежели за брата.
— Пойдем в хату, там не так жарко. Вишь, парит, знать, к дождю, вот и пчела злится, и впрямь ужалит.
Они вошли в дом Богатырева. Срубленный из кедровых брусьев, с просторной верандой, дом был обшит узкой шелевкой, выкрашенной белой краской. Окна, выходившие в сад, обрамленные узорчатыми наличниками, были распахнуты. В трех смежных комнатах расставлена добротная полированная мебель. Все в доме говорило о достатке и благополучии хозяина.
— Серафима! — позвал Степан Тимофеевич жену. — Подай-ка нам медка да холодного молока.
Они присели, а тем временем хозяйка проворно накрыла широкий стол.
— Угощайся. Нынче мои улейки по полцентнера меда дали. Хороший взяток. — С этими словами Богатырев придвинул гостю тарелку, на которой лежали крупные куски душистого сотового меда.
— Я заезжал к твоему брату на заимку. Хочу и с тобой посоветоваться.
Перекатов столь же подробно, как и Ивану Тимофеевичу, рассказал Степану о задании по добыче пушнины и зверя.
— Ну так что, можно положиться на вас: план выполните? — спросил охотовед, когда рассказал все, что того могло интересовать.
— Трудновато будет. Нынче мой сын в армию идет, на промысел не едет. Остаемся мы вчетвером.
— А если к вам в бригаду Маркина подключим?
— Этого браконьера-то отъявленного? — удивился Степан.
— Бригада Богатырева его перевоспитает.
— Нет, это уж вы его перевоспитывайте, охотоведы, а нам промышлять надо. Да и дурной славы мы не потерпим, а от Маркина она пойдет.