Золотая сетка

Тридцатидвухлетнему, по военному несчастью вдовому и тогда еще не седому Федору чаще всех находилось дело пройти мимо того забора. Когда цена упала до предела, он как-то в компании вечерком сказал начальнику экспедиции вроде как в шутку:

– Виктор Иваныч! Ты на нас получаешь кормовые тысяча восемьсот в месяц. Выкупил бы, что ли, красавицу в счет пайка, а?

На что под всеобщее ржание начальник, все понявший на свой лад, ответил:

– Если, Федор, вас месячишко покормить на шестьсот рублей, ни одному никакой красавицы не захочется!

Посмеялись и забыли. Но в октябре месяце, когда свернули работы и выдали зарплату за весь сезон, Федор во время суеты сборов вдруг исчез. Его уж обыскаться успели, чуть ли не собрались тронуться без него, как заметили на дороге, ведущей от поселка, две фигуры. Это оказались Федор собственной персоной и та самая певунья в верблюжьем платке и стеганом дорожном халате В руках у нее был совсем небольшой узелок с бельем – ничего больше не дал сквалыга папаша.

Встретили их вытаращенными глазами.

– Федор,- вкрадчиво спросил начальник,- это ты ее на всю экспедицию купил или как?

– А не фигушки ли вам, Виктор Иваныч? – отвечал Федор. – Не хотели выкупить на казенный счет, теперь умойтесь!

И показал документ, в котором на русском и таджикском было написано: Зюльма Канталупа.

Потом было почти полвека жизни душа в душу и трое сыновей, из которых старший стал отцом Марии. Я его, кстати, так ни разу и не видел: со второй семьей жил где-то в Самаре.

На ее мать я посмотрел. Один раз. Этого хватило. Все стало понятно. И почему девчонка едва из пеленок жила у деда с бабкой. И почему мальчишка при живых родителях жил сиротою, на руках сестры, а фактически у тех же стариков, которым он по крови был никто, только по душе и по безмерной доброте обоих. И, конечно, почему отец Марии двух лет не прожил с женой.

Второй муж, Колькин отец, был глухонемой. Все именно этим и объясняли то, что он так задержался. Мол, стоит ей открыть рот, так сразу хочется зажать уши. А ему-то и незачем.

– Маменька моя,- объясняла Мария,- бывший комсомольский работник. Это даже не публика такая, это каста или племя, они все со своим прибабахом. Комсомолка, активистка и просто красавица, как в том фильме говорили. А еще у нее любимая побасенка: " Вот у нас в райкоме комсомола был кожаный диван, так, когда его решили на другое место передвинуть, из-под него столько презервативов вымели!" Ирина Анатольевна в неполные пятьдесят была фигуриста, широкобедра, статна и хорошо ухожена, и было в ней что-то эдакое… Как падре говорил в забытом детстве: "Грех прямо из глаз брызжет". Совершенно фантастическая смесь прелюбодейства и ханжества, и даже со мной пыталась заигрывать, с видом невинной проститутки в церкви.

Образование педагогическое, в школе ни пять минут не проработала, из Кучинского горкома комсомола плавно перетекла в горком партии. Светская жизнь: субботники-воскресники, собрания-заседания, конференции-пленумы, с обязательными попойками и почти в обязанность вменяемыми флиртами. "Облико морале" от этого не страдал, поскольку все делалось в режиме шито-крыто, никакой информации вне тесного круга. Когда же вся партийно-комсомольская лавочка затрещала по швам, дама не без ловкости устроила себе фальшивую инвалидность и ушла на пенсию вместо того, чтобы остаться без работы. Впрочем, привычной суеты она лишиться не могла и продолжала изображать бурную деятельность в местном отделении зюгановской партии.

Не то, что она оставалась идейной коммунисткой. Она ею никогда не была. У нее мозгов не хватало не то что Маркса читать, даже "Историю партии". Но вполне хватало хитрости интриговать и держаться на плаву, и пользоваться всеми положенными благами и привилегиями.

Словом, теща моя была из тех женщин, кто ставит общественное выше личного, и дети ей были категорически противопоказаны. Да она себя и не обременяла мещанскими заботами и домашней рутиной.

Мужья ей тоже были для приличия. Поэтому один сбежал очень быстро. Другой, глядя на ее тирады, плутовато ухмылялся в рыжую бороду и хлопал себя по уху.

Мишаня, тесть, хорошо читал по губам и потому отличал разговор по хозяйству от политбесед на любую тему. Колькин папа был созерцатель и любитель слегка клюкнуть, резчик по дереву, прекрасный столяр и плотник, неплохой домохозяин при вечно отсутствующей жене. Очень хорошо всегда ладил с падчерицей, не давая мамаше пилить девчонку ни за что, просто потому что под руку подвернулась. Сына любил и, будучи вовсе не таким простаком, каким обожал себя показывать, понял, что отпустить ребенка с надежной сестренкой в тропики будет ему во благо.

Но о тесте подробнее потом. Он тоже играет в истории, которая еще не начиналась, роль большую и чрезвычайно положительную.

Родня, в общем, была сама по себе, а дела – сами по себе. Без лишней помпы, устроив свадьбу, мы принялись хлопотать насчет магазина. Дело оказалось весьма кляузным, и проканителились бы мы с ним долго. Но Мария представила мне вскоре старого друга (читай: бывшего любовника) своей матери по имени Абрам Моисеевич Штеренгорц, на вопрос о национальности отвечавший с развеселой улыбкой:

– Фг`анцуз!

У него были роскошные седые кудри, глаза в плутоватых морщинах и такой же меланхолический нос, как у меня. Лет французу было примерно шестьдесят пять, и большую часть из них он был исполкомовским работником. Знал всех и вся, ходы и выходы, к кому с чем пойти и кому сколько дать.

Первым делом почтенное дитя Израиля посоветовал мне "организовать" российский паспорт, сам взялся провернуть это дело и в фантастически короткий срок принес документ с орлом, в котором я числился как… Иван Атаульфович Гусман.

– Послушайте, – спросил я, – вы меня по национальности тоже французом записали?

Мария и Максим умирали со смеху: в графе "национальность" действительно было написано "еврей".

– Таки зря вы, детки,- укоризненно покачивал кудрями старый Абрам, – еврей, он и в Африке еврей, и в Перу тоже, да не обидятся твои, Ванюша, родители. Это же универсальная национальность! Записал бы я тебя перуанцем или потомком великого инки, к примеру, да каждая собака цеплялась бы: почему это ты российский гражданин, да чего тебе тут надо, да нет ли тут вражеских происков, да мало что!

Приметным быть хорошо, если ты артист. Но у нас разговорный жанр специфический, а чиновники склоны придираться к каждой букве. Не спорь, сынок: сахар белый! Ты это еще оценишь.

Ну, я не комплексовал ни по поводу нации, ни по поводу необрезанности новоявленного иудея, над чем потешались вволю все мои семейные. Дед Федор особенно поддразнивал Марию… Мы никому не говорили, что брак фиктивный. Знали об этом Максим и Колька. И те премудро помалкивали.

Для магазина там же в Кучино получили в аренду (опять-таки не без помощи Штеренгорца) помещение какой-то упраздненной за ненадобностью конторы: угол старого двухэтажного дома, помещения на первом и втором этажах, просторно и запущенно.