Золотая свирель

Неужели светает? Меж стволов разгоралось пепельно-розовое сияние и слышался гул — наверно, там, под скалами, гудело море. Еще шаг — изменился воздух, сделался парным как кровь, и подвижным как дыхание, такой бывает только летом, когда ветер приносит дневное тепло с разогретых скал. Зашумела листва — посыпалась вниз, закружилась, запутала зрение — золотая, бронзовая и лиловая в сумеречном свете. Я слышала звон, когда листья сталкивались в полете, и свистящий шелест, когда теплый воздух поднимал их вверх, от земли. Откуда тут еще яблоневый цвет? Будто стая белых бабочек дохнула в лицо — я зажмурилась. Воздух пел, пиликал и смеялся, разом грянуло — шепот, разговоры, шуршание одежд, шорох быстрых ног, переборы струн, догоняющих смешливую мелодию.

Мы входили в огромный, заросший колоннами зал. Наверху сплетались ветви, в них что-то шмыгало, а выше крон куполом сходился туман. Деревья и колонны стояли вперемешку, мрамор пускал корни, живая кора сверкала драгоценной мозаикой. Повсюду созвездиями горели лампы. Серые плиты пола замело розовыми лепестками, лепестки летели впереди нас, подол моего платья гнал по камням легкую пургу. Впереди, в светлых проемах что-то двигалось. Я оглянулась на Ириса — он невидяще смотрел перед собой, и вздрогнул, почуяв мой взгляд. После того, как мы сошли с моста, он не сказал ни слова.

— Эй, Босоножка, не кувырнись! Че не здоровкаешься?

На полу, в корнях колонны, в бело-розовом сугробе, сидела девочка. Самый настоящий человеческий детеныш лет семи, не старше. В многослойных, подвязанных веревкой лохмотьях. Обвешенная какими-то сумками, торбами и торбочками. С кое-как заплетенными косицами, с чумазой конопатой мордашкой, с огромным яблоком в руке. На острой коленке, обтянутой ветхим рядном, устроилась серая мышь. Обычная подпольная мышь, только мелкая слишком. Мышонок, наверное.

— Ах, Муханя, — Ирис встряхнул головой, и словно проснулся. — Рад тебя видеть, Муханечка. Господину Пушку мои лучшие пожелания.

Ирис наклонился и осторожно погладил мышонка пальцем по шелковой спинке.

— А тебя как звать? — девчонка оценивающе прищурилась на меня.

Я назвалась. Девчонка с важным видом кивнула, разинула рот пошире и с хрустом впилась в яблоко. Брызнул сок, запенился, потек по подбородку. Муханя вынула кусок изо рта, критически его осмотрела и положила себе на колено, перед мышонком.

— А сама-то откуда?- она утерлась рукавом.

— Из Амалеры.

— С северов, значит. А мы с Пушком юттские будем. Ты глянь, как лопает, а? Как некормленный. — Она подобрала мизинцем яблочную крошку и отправила ее в рот. — Шли бы вы к гостям, господа хорошие, а то как бы Королева не прогневалась. Тебя, Босоножка, там ждут давно. Дуделки твоей не хватает, песни-пляски начинать.

— А ты, Муханя, плясать не пойдешь?

— Пустым брюхом трясти? Еще чего! Мы с Пушком тут с подождем, когда столы накроют. Уж там и отпляшем. Ложкой в миске.

Она подмигнула и занялась яблоком.

— А Муханя чья? — спросила я. Мельтешение впереди приближалось, шум усилился. Я заговорила громче: — Вроде здесь каждый человек кем-то приведен или принадлежит кому-то. Так ведь?

— Так. — Ирис достал из-за пазухи тростниковую свирельку, положил ее на ладонь и пощекотал пальцем — осторожно и ласково, как муханиного мышонка. Мне даже показалось, что она сейчас выгнет спинку и запищит. — Человек из серединного мира не может оставаться без поручителя. За Муханю поручилась сама Невена, среди людей, я слышал, ее чтят как святую.

— Ого! — я едва сдержалась, чтобы не присвистнуть. — А я увижу Невену?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Она редко посещает Стеклянный Остров. Муханьке повезло тогда. Невена любит смертных. Она с ними в родстве.

— Амаргин говорил, что здесь есть еще люди. Кроме нас с ним. Он Муханю имел в виду?

— Не только. — Ирис вдруг улыбнулся, да так ярко, что я немного опешила. — Сама увидишь. И услышишь. Его стоит послушать, Лессандир.

— Кого?

— Дай-ка руку. Мы пришли.

Белый олень, что стоял меж колонн, в арке сплетенных ветвей, склонил коронованную голову и отступил назад. Мы пересекли этот последний рубеж — и окунулись в жемчужно-розовый свет. Казалось, сам воздух светился и дрожал от многоголосого говора, от шелкового, лиственного, ветренного смеха, от струнных всплесков, взлетающих над головами толпы. Я мигом потерялась — их было так много вокруг, разных, удивительных, невероятных, болтающих друг с другом, спорящих, стоящих в одиночку с загадочным видом, кружащихся под обрывки музыки, хохочущих, шепчущихся, сидящих на ветвях и на полу, играющих в какие-то игры. Они были везде — все пространство зала, весь его немалый объем оказался наполнен движением, трепетом и ритмом.

— Ирис! — один из них повернулся к нам, тонкий, подвижный, светлый, как водяная струя, белые, впросинь, волосы до талии, черные брови, хрустально-прозрачные глаза. — Где ты бродишь, Королева давно тебя ждет! — и — мне, с легкой улыбкой, как будто мы давно знакомы и виделись только вчера: — Привет, человечка. Повеселимся?

Не дожидаясь ответа, канул в толпу. Женщина с волосами цвета синего кобальта помахала нам рукой, обросшей соколиными перьями и похожей на крыло. Другая, с желтыми рысьими глазами, в плаще из золотой парчи, жестко улыбнулась, показав острые зубы. Волосы ее были собраны в пышный хвост, а на кончиках ушей чернели меховые кисточки. Кто-то низенький, большеголовый, на мягких кошачьих лапках, прошмыгнул сбоку, мимоходом сунув мне стеклянный бокал с тягучей как мед жидкостью. С другой стороны протянулась обнаженная рука и бросила в бокал льдинку.

— Пей, — велел Ирис, улыбаясь.

Я сделала глоток, вернее, вдох — это оказалась не жидкость, а сгущенный томный летний воздух, с пронзительной нотой свежести. Сам бокал вдруг треснул сразу в нескольких местах и распустился прозрачным цветком. От неожиданности я выронила его — лепестки со звоном разлетелись по полу и исчезли под ногами гостей.

— Ирис!

Цветная толпа — руки, лица, струящиеся волосы, взмахи одежд, извивы лент — расступилась. Я увидела Королеву.

Она сидела на бортике фонтана, а сам фонтан был приподнят над плоскостью пола, к нему вели широкие ступени из дикого камня. За спиной Королевы возносился к невидимому потолку сумеречно-серый, в лиловых просверках столб, окутанный туманом и золотой взвесью. Края его были размыты и нечетки, и дрожали от напряжения. До меня дошло, что это не вода — это мощный воздушный поток, облачный, грозовой ветер, полный взлетающих искр. Волосы Королевы метались и вились, синие тени пятнали плечи. Руки, нагие как молнии, лежали на дымном серебре подола.

Ирис, выпустив мои пальцы, припал на колено. Прижал к груди раскрытую ладонь. В другой была свирель; коснувшись пола, она зазвенела колокольчиком. Я спохватилась и присела, растянув юбку. Не слишком ловко — за спиной кто-то хихикнул.

— Долго же вы плутали, — Королева приподняла бровь, длинную и острую, словно лезвие. — Девочке не далась прямая дорога? — Прищурив глаза, она оглядела меня с головы до ног. — Да, милая, ты из тех, кто никогда не пойдет прямо, если есть, куда свернуть.