Золотая свирель
Шрифт:
Коридоры кончились, начался спуск — длинные и крутые лестничные пролеты, прорубленные в скале. Скоро лестница превратилась в винтовую, врезанную в монолит. Темнота вокруг обрела плотность и густоту, стены сдвинулись, сжали меня в плечах, и подошвы уже не помещались на узких ступенях. Лестница все больше обретала схожесть с вертикальной шахтой, того и гляди сверзишься. Я неуверенно потопталась на ступеньке, больше похожей на карниз, повздыхала, подоткнула юбку и начала спускаться задом наперед.
Когда
Между сдвоенных кряжистых колонн возвышался очаг. Огромный, словно дом, в разинутый зев его можно было войти как в ворота, не склоняя головы. Там полыхало — даже не полыхало, а стеной стояло — мрачное тусклое пламя, оглушая низким, на грани слышимости, ревом.
Через мгновение я поняла, что смотреть в это пламя нельзя — лютое его свечение словно щелоком выедало глаза. Я потерла ладонями лицо и немного постояла, моргая и пытаясь восстановить зрение.
А затем я увидела Врана.
Нет, не так. Сперва я увидела золотую каплю, радужный сияющий шар, окутанный сизой дымкой горящего воздуха, танцующий в полутора ярдах от пола на конце вращающейся спицы. Проследив взглядом вдоль спицы, я разглядела наконец резкий остроносый профиль, и всю прилагающуюся к профилю фигуру — высокую, шаткую, темную, с угловатой пластикой скорпиона. Длинный, лишенный блеска глаз насмешливо наблюдал за моим испугом.
Потом глаз подмигнул.
— Вран, — сказала я. — Здраствуй.
Он чуть повернул голову и на мгновение опустил веки, здороваясь. А золотая капля на конце трубки принялась тяжело вращаться, то расплющиваясь как тарелка, то снова собираясь в янтарную сферу.
Ее метаморфозы завораживали. Контуры текли, двоились, отращивали хвосты и щупальца, отростки сплетались, завязывались узлами, втягивались обратно в сияющую плоть, по которой словно судороги пробегали волны жара. Ловкие пальцы раскачивали и крутили нехитрый инструмент, заставляя стеклянный пузырь ритмично содрогаться, биться живым сердцем, и поверхность его то и дело вспыхивала сеткой сосудов, струящих пламенный ихор.
Потом ритм изменился. Стеклянное сердце задрожало, какая-то сила принялась скручивать его винтом, скручивать и растягивать, как скручивают в жгут выстиранное белье. Я стиснула кулаки — жутковато было видеть, как на конце трубки, словно на острие копья, трепыхается живое сердечко.
Когда тончайший его покров, его нежная кожа дико вздыбилась и проросла гребнем хрустальных игл — я едва не закричала. Мне ясно представилось, что это мое потерявшее контроль тело скручивают метаморфозы. Это я превращаюсь из себя самой, такой привычной и обыкновенной, в какого-то голема, в изысканного уродца, в тварь несусветную…
Над полом неподвижно висела раковина. Королева всех раковин.
Сверкающая янтарем и опалом, увенчанная витым единорожьим рогом, в короне изогнутых шипов, капризно оттопырившая гофрированную, словно лепесток орхидеи, перламутровую губу.
Раковина, дитя пылающих бездн. Казалось, стоит прижаться ухом к ее стеклянным устам — услышишь пульс магмы, задыхающийся шепот расплавленного металла, огненные тайны саламандр.
Вран отнял трубку от губ и снял с нее раковину, словно драгоценный плод с ветки. Переломилась хрустальная пуповинка — в воздухе поплыл летучий жалобный звон, на мгновение раня слух и оставив где-то внутри нанесенную стеклом ссадину.
— Немыслимо… — пробормотала я. — Она родилась в муках.
— Жизнь редко существует без страдания, — улыбнулся Вран. — Уж красота, так та и вовсе никогда.
— Это необходимая плата?
— Верно. — Он помолчал, разглядывая новорожденную, потом добавил: — Все дело в том, кто платит. Здесь… возможны варианты.
— Варианты?
Он улыбнулся, не размыкая губ. На узком его лице дрожала золотая сеть, а за спиной, за высоким порогом очага, гремело и гудело темное подземное пламя.
— Ты пришла за древней мудростью, маленькая смертная? Ты ищешь того, чем не обладает человечий колдун?
Я заколебалась. Вран не против поговорить со мной на волшебные темы? С ума сойти… Он серьезный, он не будет дурачить меня и морочить голову как Амаргин. Но как же… как же Каланда? У меня пересохло во рту. Каланда подождет. Про Каланду я потом спрошу. Успеется.
— Да, — закивала я. — Да. Что значит: «дело в том, кто платит»?
— А! Это, знаешь ли, один из основных способов добиться желаемого в волшбе. Ты, например, готова заплатить за мудрость?
— Конечно!
— Тогда держи. — И он точным и небрежным движением вложил мне в руки стеклянную раковину.
Она еще не остыла.
Сказать по правде, ей надо было остывать несколько часов, чтобы я могла безбоязненно взять ее. Не знаю, как Вран ее держал. Она была… Ладони мои мгновенно высохли и прикипели к сияющим бокам. Они стали подобны истлевщим прошлогодним листьям, проволочному каркасу, кое-как удерживающему бурую выкрашивающуюся плоть.