Золотая тетрадь

Телефон прозвонил один раз и умолк.

— Полагаю, это кто-нибудь из твоих мужчин, — предположила Марион. — Возможно, Ричард. Что ж, если это он, скажи ему, что я здесь, скажи ему, что я от него не отстану. Скажи ему это.

Телефон снова зазвонил и уже не умолкал.

Анна пошла к нему, думая: «Марион уже почти протрезвела».

Едва сняв трубку, она услышала крик Молли:

— Анна, Томми себя убил, он застрелился!

— Что?

— Да! Он вернулся сразу после того, как ты позвонила. Ничего не говоря, пошел к себе наверх. Я услышала какой-то хлопок, но подумала, что он так хлопнул дверью. Потом я услышала громкий стон, много позже. Тогда я что-то ему крикнула, а он не ответил, и я подумала, что мне показалось. Потом мне почему-то стало страшно, и я пошла к нему, и увидела, что по лестнице тонкой струйкой льется кровь. Я не знала, что у Томми есть револьвер! Он еще жив, но он умрет, я знаю, я слышала, что говорили полицейские. Он умрет! — прокричала она.

— Я приеду в больницу. Какая больница?

Теперь раздался мужской голос:

— Хорошо, мисс, дайте мне с ней поговорить.

Потом в телефонную трубку:

— Мы везем вашу подругу и ее сына в больницу Сент-Мери. Думаю, вашей подруге хотелось бы, чтобы вы были рядом с ней.

— Немедленно еду.

Анна оглянулась на Марион. Голова Марион упала, подбородком она упиралась себе в грудь. Анна с большим трудом вытащила ее из кресла, доволокла до кровати и повалила ее туда. Марион разметалась по кровати: рот открыт, лицо, мокрое от слюны и слез. Ее щеки пылали от выпитого. Анна забросала Марион одеялами, потушила огонь, выключила свет и, в чем была, выскочила на улицу. Было далеко за полночь. Никого. Ни одного такси. Плача на ходу, всхлипывая, она побежала вдоль по улице, увидела полицейского и бросилась к нему.

— Мне нужно в больницу, — сказала она, вцепившись ему в руку.

Из-за угла появился еще один полицейский. Первый остался с ней, пока второй побежал искать такси. И когда машина нашлась, один из них проводил Анну до больницы. Томми был еще жив, но врачи полагали, что к утру он умрет.

ТЕТРАДИ

ЧЕРНАЯ ТЕТРАДЬ

В черной тетради слева, под заголовком «Источник», было пусто. Однако на правой половине страницы, под заголовком «Деньги», написано было немало.

Письмо от мистера Реджинальда Тарбрука из «Амалгамейтед вижен» мисс Анне Вулф: «На прошлой неделе я прочел — по чистой случайности, должен признать! — Вашу восхитительную книгу „Границы войны“. Меня тотчас же поразили ее искренность и свежесть. Мы, конечно, находимся в постоянном поиске сюжетов, подходящих для телевизионных постановок. Я бы так хотел обсудить это с Вами. Может быть, Вы согласитесь выпить со мной по стаканчику в час дня в следующую пятницу — Вы знаете бар „Блэк Бул“ на Грейт-Портлэнд-стрит? Обязательно мне позвоните».

Письмо Анны Вулф Реджинальду Тарбруку: «Я Вам очень благодарна за Ваше письмо. Думаю, мне лучше сразу сказать, что я крайне редко вижу телевизионные постановки, способные меня вдохновить на то, чтобы писать для этого вида средств массовой информации. Мне очень жаль».

Письмо Реджинальда Тарбрука Анне Вулф: «Огромное Вам спасибо за откровенность. Я так Вас понимаю и так с Вами согласен, вот почему я Вам и написал в ту же минуту, как только дочитал Ваши очаровательные „Границы войны“. Мы отчаянно нуждаемся в свежих искренних пьесах, написанных по-настоящему честно. Не согласитесь ли Вы пообедать со мной в следующую пятницу в „Ред Бэрон“? Это небольшое местечко, без всяких претензий, но они прекрасно готовят мясо».

Анна Вулф — Реджинальду Тарбруку: «Большое Вам спасибо, но я действительно имела в виду то, что я Вам сказала. Если бы я верила, что „Границы войны“ можно адаптировать для телевидения приемлемым для меня образом, мое отношение к этому было бы иным. Как бы то ни было — искренне Ваша».

Реджинальд Тарбрук — мисс Вулф: «Какая жалость, что у нас немного писателей, таких же восхитительно честных, как Вы! Даю Вам честное слово, что я не стал бы Вам писать, если бы мы не находились в отчаянном поиске подлинных творческих талантов. Телевидение нуждается в настоящих вещах! Пожалуйста, прошу Вас отобедать со мной в следующий понедельник в „Уайт Тауэр“. Думаю, нам понадобится какое-то время для того, чтобы по-настоящему долго и спокойно поговорить. Очень искренне Ваш».

Обед с Реджинальдом Тарбруком из «Амалгамейтед вижен» в «Уайт Тауэр».

Счет: 6 фунтов 15 шиллингов 7 пенсов.

Одеваясь на обед, я думала о том, как бы это понравилось Молли — играть очередную роль. Решила, что буду выглядеть как «пишущая дама». У меня есть юбка, пожалуй, слишком длинная, и блуза, которая мне тоже великовата. Я их надела, а еще — какие-то претендующие на художественность бусы. И какие-то длинные коралловые серьги. Выглядела я в точности так, как и полагается по этой роли. Но чувствовала я себя ужасно неуютно, словно бы в чужой коже. Противно. Мысли о Молли не помогли. В последний момент переоделась в саму себя. Долго со всем этим провозилась. Мистер Тарбрук (зовите меня просто Регги) был удивлен: он ожидал увидеть пишущую даму. Симпатичный англичанин средних лет, мягкие черты лица.

— Ну, мисс Вулф, — можно я буду называть вас Анной, — что вы сейчас пишете?

— Проживаю гонорары за «Границы войны».

Он слегка шокирован: я говорила таким тоном, будто меня интересуют только деньги.

— Должно быть, книга имеет большой успех?

— Двадцать пять языков, — сказала я, весьма небрежно.

Шутливая гримаска — зависть. Я переключаюсь в другую тональность — говорю, как преданный своим художествам художник:

— Разумеется, я не хочу слишком поспешно писать вторую книгу. Второй роман ведь очень важен, вы согласны?

Он в восторге, ему стало легче.

— Не каждому дано и первый написать, — вздыхает он.

— Вы тоже, разумеется, пишете?

— Как умно с вашей стороны об этом догадаться!

Теперь уже автоматически — та же шутливая гримаска, какой-то проблеск причудливый.

— В ящике письменного стола у меня лежит наполовину написанный роман, но вся эта суматоха на работе почти не оставляет времени на то, чтобы писать.

Обсуждая эту тему, мы благополучно управляемся с креветками в чесночном соусе и с горячим. Я выжидаю, пока он наконец не произносит неизбежное:

— И разумеется, приходится все биться и биться, чтобы протащить хоть что-то сколько-нибудь приличное сквозь эти сети. Разумеется, те парни, которые сидят там, наверху, не разбираются вообще ни в чем. (Сам он находится на полпути наверх.)

— И вовсе ведь не дураки. А просто какие-то упертые и ограниченные. Иногда задумаешься поневоле — а зачем мне это нужно?

Халва и кофе по-турецки. Мистер Тарбрук закуривает сигару, покупает мне какие-то сигареты. Мы все еще ни разу не упомянули мой очаровательный роман.

— Скажите мне, Регги, а вы, чтобы снять «Границы войны», предполагаете выезд всей команды в Центральную Африку?

Его лицо застывает, но всего лишь на секунду; потом оно снова очаровательно размягчается.

— Что ж, я рад, что вы задали этот вопрос, потому что, конечно, в этом-то и заключается проблема.

— В этом романе пейзаж ведь играет немалую роль?

— О да, очень существенную роль, я полностью согласен с вами. Изумительно. Какое у вас чувство природы. Да, правда, я даже запахи мог чувствовать, когда читал, ну просто изумительно.