Золотинка. Рассказы и поэмы о женщинах, медведях и магических существах

Хозяйка давно думает

открыть свой магазин в интернете:

постельное бельё в цветОк

оптом и в розницу.

Москвичи бродят по лабиринту тканых рулонов,

задирают головы на металлические колонны,

держащие крышу цеха ещё:

когда здесь делали подошву

и продавали её за деньги с царём, потом

с Лениным,

когда здесь хранили макулатуру,

когда тут царила ленивая отчаянная заброшка,

потом несколько пошивочных предприятий,

и, наконец, цех Хозяйки.

Оператор снимает клоузапы

игл стучащих,

лиц настоящих,

рук, знающих дело,

ног в домашних тапках,

пишут сердечную музыку цеха.

Швеи, упаковщицы и закройщики

краснеют от смущения, иногда улыбаются.

Блогерка говорит Хозяйке:

я ваша фанатка

и сплю на вашей постели.

Как вы придумали концепцию

белья только из

тканей в цветочек?

Хозяйка могла бы объяснить, что:

поплин,

ситец,

бязь,

сатин,

когда ты лежишь в цветочной постели,

то оказываешься на вечноцветущей поляне,

даже если одна или один,

нитка тянется,

швейная иголка стучит сердечно,

и стелется ткань твоей жизни.

Но у Хозяйки нет времени, и неловко,

она отвечает, что цветы в постели —

символ живого домашнего счастья,

и просто красиво.

Блогерка говорит, что знает,

как Хозяйка лечит швей,

как доплачивает им на детей,

как две из них жили у неё на даче,

когда им некуда было податься.

Спрашивает,

как Хозяйка могла догадаться

до социальной поддержки своих сотрудниц?

Girl’s power?

Социальный бизнес?

Русские женщины

в маховом колесе российского капитализма?

Поплин,

ситец,

бязь,

сатин,

Хозяйка отвечает, что

просто хочет, чтобы

все, по возможности, не пили водку,

хорошо работали и просто жили.

Мы русские, с нами бизнес.

Так и прорвёмся, —

делает блогерка на камеру подводку.

Втроём идут в комнатку-офис,

где компьютер, Андрюшины игрушки,

завалы бумаг и образцов цветочных.

Мать, когда редко в цех приезжает,

дочь за беспорядок, как в детстве, ругает:

разбери бардачность свою скорей.

Хозяйка глухо отвечает: окей.

Блогерка и оператор смущаются

от взгляда молодого гобеленового Путина,

следящего со стены за ними.

Снимай, шепчет блогерка оператору.

Хозяйка не замечает,

она считает количество

пропущенных звонков на телефоне

и смотрит на время.

Блогерка спрашивает

про начало бизнеса,

про сына,

про родителей,

про мечтает ли Хозяйка выйти замуж,

про настенного Путина не решается,

чтобы окончательно не испортить свои впечатления.

Хозяйка дарит блогерке и её оператору

по комплекту белья и по маске в цветочек.

Закрывающая подводка на камеру:

маленький человек жив,

пока жив малый и средний бизнес.

Москвичи уезжают в Москву,

Хозяйка – забирать Андрюшу из садика,

попрощавшись с работниками цеха «ЦветОк» до завтра.

Поплин,

ситец,

бязь,

сатин,

нитка тянется,

швейная иголка стучит сердечно,

и нам, несмотря на всё, не боязно.

Кика

Раз любовь, значит, надо жениться. Ольга и Максим в одной квартире вместе четыре года. По тридцать пять обоим, живут и выглядят – как принято теперь – на девять лет моложе. Мать Ольги завидовала такому. Потому что в тридцать пять – двадцать семь лет назад – она была уставшим взрослым человеком с двумя детьми, дачей, мужем. Профессия выпарилась из матери Ольги, она занималась сначала детьми, потом домом, потом мужниным бизнесом – торговлей, которую презирала. Немного знаний и навыков осталось, но каждый раз, когда Ольгина мать готовилась вернуться в профессию, всё срывалось.

Ольга курировала выставки, придумывала, писала, много общалась с художниками, музыкантами, другими людьми ненадёжных профессий, а также фондами и даже государством, которые иногда вдруг выделяли деньги на ерунду.

Отец Ольги возмущался Максимом. Они с Ольгой жили современно, партнёрски. По-равному выполняли бытовые обязанности, по очереди готовили, убирали квартиру, загружали стиральную машину, мыли посуду, заказывали продукты. Максим делал всё без напоминания или команды, сам оценивал, что докупить, что помыть, что постирать. Максим даже иногда делал больше, потому что работал из дома, а Ольга во времена больших выставок приезжала домой только спать. Отец Ольги высказывал жене, возмущался, будто нет никаких мужчин и женщин. Напрямую Максиму не говорил, боялся спугнуть его. Ольге отец тоже ничего не высказывал, он с детства дочери привык всё передавать через жену. Максим чувствовал это возмущение, шутил Ольге, что хочет попробовать неделю существовать по страннодобро-патриархальному – полежать на диване, посмотреть телевизор, попросить Ольгу находить его носки и гладить футболки. Они с Ольгой много смеялись. Максим нравился матери Ольги. Бывало, нравился даже отцу Ольги. Хороший мальчик. Ольга любит Максима. Максим любит Ольгу. Дочь по природе уже старуха, знала мать. Можно обмануть город, художников, фонды, но природе не соврёшь. Тридцать пять с никогда не носившей ребёнка маткой. Куда дальше тянуть. Мать Ольги, другие родственники прожужжали все уши Ольге про детей и брак. Родители Максима равнодушнее, в разводе и в иммиграции одновременно. У Ольги все затаились, и слава, свадьба! Родня на поверхности воет от радости, предки в земле ворочают землю от счастья. А Ольга и Максим просто договорились повзрослеть ипотекой и заставить родственников отстать и успокоиться.

Решили всё организовать сами. Большую часть взял на себя Максим. Нашёл ресторан без пошлого дизайна и с вкусной едой. Без караоке. Вместе с матерью Ольги пригласил многих кровных и некоторых некровных, а также друзей Ольги, друзей своих, друзей родителей Ольги, друзей своих родителей. Договорились вдвоём с родителями Ольги обойтись без возложения цветов памятникам великих, без фотографий у военных объектов, без переноса невесты через мост, даже без тамады. Родственники возмутились, и Ольга пригласила своего знакомого художника Рому вести церемонию. Мать Ольги настояла на фотосессии. На самом деле, это настоял отец Ольги, но он, как обычно, высказал всё жене. Ольга пригласила знакомую фотографку Нину. Всё было устроено хорошо.

Только Ольга никак не могла выбрать платье. Хотела выходить замуж как-то интересно, например, в обычной повседневной одежде, но мать заголосила про традиции. Все белые платья для свадеб казались Ольге ужасными и унижающими. Мы живём в России, в средней полосе, наши тела испытывают постоянный дефицит витамина D, дефицит солнца. Мы бледные, иссиня-бледные, изжёлто-бледные, зелёно-бледные. Белые и околобелые цвета не идут нам ужасно, Ольга знала. Лет пятнадцать назад она оказалась на Поляне невест под Чеховом на свадьбе подруги. На пространстве, в пространстве, внутри пространства, в редком вырубленном лесочке, застроенном отмечательными шалашами со столами. На асфальтовом поле танцевальной площадки, на скрипучих лебедях-качелях копошились невесты – в чаще-белых, иногда-кремовых платьях. Сотни две невест. Среди тёмной массы женихов и пёстрой родственной. Все невесты усреднённые – собранные безжизненным белым в бледную обречённую кашу. Белый был на них как будто специально, чтобы толстить, унижать (белый цвет невинности, невесты должны не заниматься сексом до свадьбы), приговаривать к новому существованию в отказе от себя. Ольгу после этого всегда мутило от белого. Когда после юридического отдела банка Ольга в двадцать семь ушла в совриск, она захотела снять проект про Поляну невест, но ту уже закрыли.