Золото тофаларов

Глава 24 НАСЛЕДСТВО И НАСЛЕДНИКИ

Известие о смерти Саманова облетело всю страну с быстротой молнии. В течение трех дней из самых дальних уголков бывшего Союза в Москву прибыли около полусотни человек — верхний слой руководства золотого синдиката. Только теперь до меня стал доходить настоящий масштаб этой организации и личности самого Саманова. Телеграммы с соболезнованиями поступали из самых различных сфер — и от крупных чиновников госаппарата, и от общества «Мемориал», и от новоиспеченных депутатов и руководителей скороспелых политических партий. Для непосвященного человека этот поток мог показаться явлением необъяснимым, учитывая тот факт, что покойный никаких государственных или общественных постов не занимал и широкой публике был абсолютно неизвестен. Да и для многих, кто так или иначе был связан с организацией Саманова, настоящий уровень авторитета и влияния этого человека стал ясен только теперь, после его гибели.

Находясь в самом центре событий, связанных с этим печальным обстоятельством, я успел заметить, что многие контрагенты синдиката даже не подозревали, что они работают в одной упряжке, — все знали, чья рука держит кнут, но практически никто не мог перечислить полный состав участников забега.

Саманов обладал безусловным талантом организатора: созданное его волей и разумом детище работало практически безупречно, но… только пока он сам держал все нити управления. Пуля, выпущенная из старого германского ствола, разом все изменила.

Встречаясь с прибывающими на похороны гостями, за приличествующими моменту скорбными словами и выражениями лиц я угадывал то нервозность и растерянность будущей жертвы, то оскал почуявшего свободу крупного хищника, то шипение ядовитой твари. Многие были настроены весьма серьезно — нешуточная борьба за куски самановского наследства готова была развернуться со дня на день.

А наследство было поистине огромным. Фактически не было на карте бывшего Союза такого золотоносного района, где бы не работали люди Саманова. Как пояснил мне Кедров, Бирюсинские прииски были далеко не самым прибыльным и крупным предприятием синдиката. Просто они являлись точкой отсчета, историческим рубежом, и Саманов испытывал вполне объяснимое чувство ностальгии по этим мрачным местам.

Народ все прибывал и прибывал. Делегатов, не имеющих собственного приюта в Москве, мы размещали в отеле «Можайский» на Минском шоссе, в двух шагах от Кольцевой автодороги. В этой гостинице и было решено устроить поминки.

Одним из последних приехал Гордон. Он явился в квартиру на Новослободской в сопровождении пятерых охранников, что уже само по себе было вызовом, — никто пока не опускался до подобных угрожающих жестов, и теплилась надежда, правда слабая, на то, что дележ может пройти полюбовно.

Тринадцатого сентября Кедров, Абашидзе и я находились в кабинете Саманова и обсуждали детали предстоящих похорон и последующей за ними конференции руководства синдиката. Уколкин в гостиной инструктировал своих людей по вопросам обеспечения безопасности на завтрашний день. Слышно было, как позвонили в дверь, и спустя минуту в кабинет вошли несколько человек.

— Аркадий Гордон, — представил Уколкин главного гостя. — Это Сергей Горин, из новых, остальных ты знаешь.

Гордон прошел в комнату, присел на край стола. Сопровождавшие его парни остановились в дверях. За ними стояли люди Уколкина с напряженным выражением лиц.

— Из новых, да не совсем, — сказал Гордон с неприятным смешком, уставившись на меня. — Хорошо погулял в Тофаларии, уважаю.

Он протянул мне руку. Я впервые видел его лично, но его репутация садиста и палача была мне хорошо известна. Я вспомнил, как умело был обработан Степаныч, и почувствовал подкатившую к горлу тошноту. Отвернувшись от протянутой руки, я сказал Уколкину:

— Остались три номера в «Можайском», шестой этаж, шестьсот четырнадцатый, шестьсот семнадцатый, шестьсот восемнадцатый. Первый люкс на двоих, остальные — четырехместные. Вызови машину, пусть размещаются.

— Так-так, — процедил Гордон, медленно опуская руку. — Знакомиться не желаем. Дружить, стало быть, тоже не хотим. Ну а ты, Стасик, что скажешь?

— А что сейчас говорить? — Кедров отвернулся, опустив голову. Заметно было, что общение с Гордоном удовольствия ему не доставляет. — Похороны завтра, послезавтра и поговорим.

— Этот что здесь делает? — Гордон ткнул пальцем в сторону Абашидзе. — Грехи замаливать явился?

— Зачем так говоришь, дарагой? Печаль у всех, зачем ссориться будем? — Жора широко и приветливо улыбнулся.

Я вспомнил, что такая же солнечная улыбка — последнее, что видел на этом свете архангельский авторитет Лым. Вообще, когда на лице Абашидзе расцветало такое выражение, он становился очень опасным человеком.

Полные бледные губы Гордона скривились в презрительной усмешке.

— Спелись ребятишки? — Его черные, глубокие, какие-то мертвые глаза не спеша скользили по нашим лицам. — Сморили старика, и теперь все заодно?

— Ты что несешь, Аркадий? — Уколкин взял Гордона за плечо.

Тот резким жестом смахнул его руку.

— А с тобой, гражданин милиционер, отдельный разговор будет. Должок на тебе очень приличный.

Уколкин как-то по-бабьи всплеснул руками, отступив в глубь комнаты.

Мне уже порядком надоел этот паук. Все в нем — от тембра голоса до нелепой позы, в которой он восседал на столе, вызывало омерзение.

— Ну ты, ублюдок! — обратился я к невежливому гостю и с удовольствием отметил, что и без того бледное лицо Гордона стало полностью цвета сметаны. — Номера свои слышал? Вот и катись в гостиницу. И не вздумай отчудить чего на похоронах. А то рядом с Хозяином ляжешь.

Бледный Гордон резко поднялся. Я было подумал, что он сейчас полезет в драку. Но нет, он сдержался, быстро, почти бегом кинулся из комнаты, обернулся в дверях, посмотрел на меня. Было в его глазах что-то непередаваемо гнилое, как будто заглянул в окно в болотной трясине.

— Запомните, гниды, все, что за Уралом, — моё! — прокаркал он своим глухим, лязгающим голосом. — Не вздумайте сунуться, кишки выпущу зараз!

С этими словами он покинул квартиру, охрана, громко топая, устремилась за своим вождем.

— Вот конек бзделоватый! — перешел на блатное арго Уколкин, как только за Гордоном захлопнулась дверь. — Весь воздух испортил.

— Видели? Все, что в Сибири, все его! Ермак какой, а? — сказал Абашидзе, продолжая скалиться.

— А я что вам говорил? — заметил Кедров, зябко пожимая плечами. — Это такая опасная скотина…

— Откуда его Саманов откопал? — спросил я Уколкина.

— Черт его знает! — ответил тот. — Кажется, сынок какого-то его лагерного дружка. Гордон — это по матери фамилия. А отец — Куценко, то ли Гоценко — рецидивист, грязь тюремная. Бандит — разбои, убийства. В законе был, большой авторитет. Где Саманов этого гаденыша откопал, никто не знает. Он ему самую грязную работу поручал. В глубинке, сюда не допускал.