Золото

Куда бы он ни шел, все равно идет на холмы. И прогуливается только в своих виноградниках — Хоххеймер, Шамбертен, Шато-Шинон.

Под сенью итальянской беседки из плетеной лозы, поглаживая любимую собаку, он воображает, как вызовет из Европы семью, как щедро расплатится с кредиторами, думает о своей реабилитации, о своем честном имени и помощи далекой маленькой родине… Сладкие мечты.

Вот приедут трое сыновей моих, они будут здесь трудиться, они вырастут мужчинами. А дочь, как ей живется? Ах, я выпишу большое фортепьяно от Плейеля, из Парижа. Оно повторит весь путь, каким некогда прошел я сам, и, если понадобится, мои люди понесут его на своих плечах… Мария… Все мои компаньоны…

Мечты.

Его трубка погасла. Устремленный вдаль взгляд подернут дымкой. Собака сидит не шевелясь.

Мечты. Покой. Отдых.

Вот он, мир.

ГЛАВА VII

27

Мечты. Покой. Отдых. Вот он, мир.

Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет: вот оно, ЗОЛОТО! Вот оно, золото. Массовое столпотворение. Мир заражен горячечной жаждой золота. Великая золотая лихорадка 1848, 1849, 1850, 1851-го, которая продлится пятнадцать лет. САН-ФРАНЦИСКО!

ГЛАВА VIII

28

И все это пробудил к жизни простой удар киркой.

Эти ринувшиеся толпы. Сначала из Нью — Йорка и всех американских портов на Атлантике, а сразу следом за ними — из глубинных земель и со Среднего Запада. Настоящая лавина. Люди набиваются в трюмы пароходов, плывущих в Чагрес. Потом переправа через перешеек, пешим ходом, по топи болотной. Девяносто процентов из них умирают от желтой лихорадки. Уцелевшие, добравшись до берега Тихого океана, фрахтуют парусники.

Сан-Франциско! Сан-Франциско!

Золотые Ворота.

Козий остров.

Дощатые пирсы. Утонувшие в грязи улицы возникающего города мостят мешками с мукой.

Сахар стоит 5 долларов, кофе 10, яйцо 20, лук 200, стакан воды 1000. Вместо правосудия шерифа — оглушительная стрельба и револьверы 45-го калибра. А вслед за первым человеческим приливом сюда ринулись еще толпы, приехавшие из самых дальних далей, с берегов Европы, Азии, Африки, с юга и с севера.

В 1856 году Залив переплывает более шестисот кораблей, они выгружают все новые и новые толпы, которые тотчас же устремляются за золотом.

Сан-Франциско! Сан-Франциско!

И другое магическое имя: СУТЕР.

Имя рабочего, который нанес этот знаменитый удар киркой, вообще не известно.

Его звали Джеймс В. Маршалл, он был плотник и уроженец Нью-Джерси.

29

Иоганн Август Сутер, не назову его первым американским миллиардером, но он был первым в Соединенных Штатах мультимиллионером, рухнул от этого удара киркой.

Ему сорок пять лет.

Его, некогда отважного, заносчивого и дерзкого бретера, разорило открытие золотых копей в его владениях.

Самых богатых в мире копей.

Самых крупных месторождений.

Это золотая жила.

ГЛАВА IX

30

Но дадим слово Иоганну Августу Сутеру.

Следующую главу я переписываю из толстой тетради, обернутой в подгоревший пергамент. Чернила выцвели, бумага пожелтела, грамотность оставляет желать лучшего, почерк, изобилующий росчерками и витиеватыми завитушками, труден для понимания, язык полон непонятных, чисто местных выражений, принятых в базельских краях оборотов речи, американизмов. Если кое-где и заметно трогательное и неловкое дрожание руки, то рассказ при этом продолжает идти своим чередом, просто и незатейливо. Человек, набросавший эти каракули, не жалуется. Он попросту рассказывает все как было, ограничиваясь перечислением событий в надлежащем порядке. И нигде не отступает от жизненной правды.

В переводе я передаю только суть:

31

«Где-то в середине января месяца 1848 года мистер Маршалл, плотник, нанятый мною для строительства мельниц, работал на моей новой лесопилке в Коломе, что была наверху, в горах, в восемнадцати часах езды от форта. Когда воздвигли деревянный остов, я отправил в горы мистера Виммера с семьей плюс несколько рабочих; с ними поехал мистер Беннет из Орегона, чтобы сложить вместе разные части и запустить механику. Миссис Виммер готовила на всех харчи. Лесопилка была мне необходима, потому что мне недоставало досок для большой паровой мельницы, которая тоже еще строилась в Брайтоне, а котлы и прочая машинерия для нее только что были доставлены после того, как их везли восемнадцать месяцев. Благодарю Господа нашего, а я и не чаял уже, что это мне удастся, а волы здоровы, спасибо. И еще мне надо было досок, чтоб возвести другие строения и особенно чтоб обнести оградой деревню Йерба-Буэна, что на самом краю Залива, ибо теперь там множество кораблей, а команды у них неспокойные, мародеры, и товары и скот пропадают незнамо куда.

Это случилось ближе к вечеру, когда лил дождь. Я сидел у себя в спальне, в форте, и сочинял длинное письмо другу в Люцерн. Вдруг ко мне ворвался мистер Маршалл. Он весь промок. Мне удивительно было видеть его, когда он успел, ведь я как раз только что послал в Колому вагонетку, груженную провиантом и железной арматурой. Он сказал, что должен сообщить мне кое-что очень важное непременно в строжайшей тайне и просит отвести его в самое укромное местечко, подальше от любопытных ушей и длинных языков, которые могут все испортить. Мы поднялись на самый верх, и он настоял, чтобы мы заперлись в комнате на ключ, хотя на всем ранчо, кроме нас, был еще только счетовод, сидевший за конторкой внизу. Ему еще чего-то не хватало, Маршаллу, и я хорошо помню, что снова спустился за стаканом воды для него, а поднявшись обратно, забыл запереть дверь на ключ. Едва Маршалл успел вытащить из кармана тряпичный сверток и начал показывать мне завернутые в него куски желтоватого металла, как в комнату вошел счетовод, которому понадобились какие-то бумаги. Маршалл быстро спрятал металл в карман. Увидев наше смущение, счетовод извинился и ушел. «Ради всего святого, я же просил вас закрыть дверь», — вскричал Маршалл. Он пришел в крайнее негодование, и мне стоило немыслимого труда успокоить его и убедить, что счетовод приходил по делу, а не подслушивал. После этого мы наконец заперли дверь на засов и даже придвинули к ней шкаф.

Тогда Маршалл снова вытащил свой металл. Там было множество маленьких крупинок каждая унции в четыре. Он сказал мне, что, когда попытался убедить рабочих, что это может быть золото, те подняли его на смех и обозвали дурнем. Я испытал металл, опустив его в царскую водку, потом прочитал целиком статью «Золото» в «Американской энциклопедии». После этого я подтвердил Маршаллу, что его кусок металла — золото, чистое золото.

Бедный парень словно обезумел. Он хотел немедленно вскочить на лошадь, чтобы опять ехать в Колому. Он умолял меня спешно собраться и скакать с ним. Я возразил, что уже стемнело и лучше переночевать в форте. Я обещал поехать с ним наутро; но он ничего не хотел слушать и поскакал во всю прыть, успев крикнуть: «Приезжайте завтра, завтра чуть свет!» Лило как из ведра, а он даже корки хлеба не захотел преломить.

Наступила ночь. Я вернулся в спальню. Нет, меня не оставила равнодушным находка золота в сточной грязи, у подножия моей лесопилки; но я отнесся к этому, как к любому хорошему ли, плохому ли повороту своей судьбы, с изрядной долей безразличия; и, однако, ночью я не смог заснуть, все представляя себе ужасные последствия и роковые отголоски, кои может иметь для меня это открытие, но все-таки и вообразить не мог, что рухнет моя Новая Швейцария! Наутро я раздал множеству своих работников подробнейшие указания и в 7 утра выехал; со мной были несколько солдат и один ковбой.

Мы поднимались по извилистой тропке, ведущей в Колому, и успели проехать лишь полпути, когда увидели лошадь без седока. Поднялись еще повыше, и из подлеска вышел Маршалл. В пути его застигла гроза, и он не смог скакать дальше в ночной тьме. Он продрог до костей и умирал от голода. Однако его вчерашнее возбуждение не прошло.

Мы продолжили подъем и приехали в это славное Эльдорадо. Небо немного прояснилось. Вечером мы кругом объехали берега канала, размытые неуправляемыми потоками дождевой воды. Я приказал открыть шлюзы, вода мгновенно сошла, и тогда мы спустились на дно в поисках золота. Мы нашли множество золотого песка, и мистер Маршалл с несколькими работниками даже вручили мне маленькие самородки. Я сказал им, что велю сделать из них перстень как можно скорее, насколько это возможно в Калифорнии, и я вправду много позже заказал этот перстень с печаткой: за неимением герба я приказал выгравировать торговый знак издательства моего отца, феникса, в огне сгорающего, а с внутренней стороны перстня была нижеследующая надпись: