Золотое дно. Книга 1
Шрифт:
Только парень в красной куртке, стоявший в стороне, странными глазами смотрел на Васильева и отворачивался. Этот, кажется, узнал или догадался. Надо было уходить. Васильев поглубже натянул папаху.
— Скажи ему, чтобы правду не ущемлял! — на правах старого знакомого бросил вослед Хрустов. Не мог он все-таки молчать. — Что Щедрин говорил о правде? То-то. Чего смеетесь? Над собой смеетесь. А лучше — поменять бы их всех! И Васильева! Без промедления! Промедление смерти подобно!
— Но сколько же можно менять?.. — как бы растерянно спросил Васильев. — Он и так тут, говорят, пятый. Да ладно, будем надеяться на лучшее. Если уж капиталисты в Америке — и те надеются на лучшее, то нам сам бог велел! Пойду к жене…
Он кивнул и пошел прочь,
— Вы… вы знаете — кто это был? Васильев! Я его узнал!
Альберт Алексеевич придержал шаг.
— Врешь! Побожись на пидера! — Это голос Лехи.
— Пидер буду!
— Честное комсомольское? — это голос Сережи.
— Честное комсомольское!
О чем они дальше говорили-кричали друг другу, Васильев уже не слышал. Он смеясь уходил по улице, он словно помолодел. Но чем ближе подступал к своему дому, тем больше одолевала душу досада: надо было ему открыться и пригласить их домой. В конце концов, угостить рюмкой водки и всласть, откровенно поговорить. Нельзя. Кто-то не так поймет. Скажут: на всякий случай Васильев заигрывает с рабочими. Титов уж точно скажет.
И черт с ним! Альберт Алексеевич повернул назад и почти побежал к старому клубу. Но они уже сами шли к нему навстречу, скрипя, визжа обувью по лиловому ночному снегу, эти шестеро молодых людей. Да, это были они. Увидев Васильева, резко двинулись в сторону. Но Альберт Алексеевич поднял руку, подошел к ним:
— Ребята… глупая игра… извините. Да, это я, Васильев. Начальник стройки.
Рабочие, попятившись, отчужденно молчали.
— Мне в самом деле нужно поговорить с вами. Не пройдемте ко мне домой? Идемте! Там никого нет.
Рабочие молча переминались на морозном снегу. Васильев понял, что они не пойдут, если он не будет очень настаивать — молодые люди гордые, со своим мнением обо всем. Он схватил за руку Хрустова и быстро потащил его, остальные тронулись следом…
В квартире было холодно. Васильев поставил на плиту чайник и налил гостям водки. Гости переглянулись, отказались, а потом все, кроме Климова, выпили. Васильев включил магнитофон — пел Высоцкий. Ожил и Климов, словно проснулся.
И начался чудесный разговор, какого не было у Васильева давно…
Было уже за полночь, когда парни спохватились и ушли. Они крепко жали руку начальнику стройки, глядя ему в глаза, они уходили его опричниками, его тайной опорой. Может быть, не стоило слишком с ними откровенничать. А может быть, Васильев сделал правильно. Пусть знают правду из первых уст, а не по слухам… рабочие — главные здесь «атланты».
И когда Альберт Алексеевич уже запер за ними дверь, он понял, почему нарос лед перед плотиной. Беда несомненно была связана с насыпной косой Титова, той самой, которая должна весной защитить стык плотины и береговой дамбы от ледового удара. Но именно она сейчас, зимой, перебила течение перед шестью или семью донными отверстиями, которые в ее «тени». Вода с шугою ходила кругами какое-то время между ограждением и плотиной, морозы случились сильные, вот и смерзлось это крошево в огромный ком. Перебито течение — отсюда пробки в донных. «Титов узнает — инфаркт его хватит, надо ответственность делить, Альберт».
Васильев курил и смотрел в обледенелое окно, и в чистом черном кусочке стекла видел часть своего лица. «А отвечает все равно вот этот человек. Ты. Теперь вижу, что из-за моего головотяпства я действительно могу считаться одним из авторов этой замечательной идеи! — подумал Альберт Алексеевич. — Предлагал же мне Титов соавторство! А что, если сейчас соглашусь? Он-то воспримет это, будто я заискиваю, каюсь в том, что ранее гордо отверг его предложение… А когда станет ясна причина, мы ответственность и поделим пополам. И уж тогда-то он явно будет рад, что мы оба — соавторы. А люди правильно поймут мой благородный, товарищи, поступок. Или не нужна здесь моя пижонская привычка брать на себя?»
Васильев
походил-походил по комнате, позвонил главному инженеру — занято. Заказал Москву. Что он скажет сейчас жене, дочерям? Что все хорошо. Мороз сдает позиции, по соснам скачут белки, задрав хвосты, медведи из тайги смотрят в бинокли, украденные у практикантов-геологов. В магазинах нельма и красная икра… (Почему-то городские люди всегда любили красную икру, хотя это обычная икра обычной рыбы с глупыми глазами.)Затренькал аппарат — Васильев схватил трубку. Он настроился на игривый лад, готовя на всякий случай — смотря как разговор пойдет — разные шуточки и примеры, но ему не повезло, жена была где-то в ателье. Он опять забыл, что там, в Москве, сейчас всего-навсего восемь часов вечера. Васильев забыл??? Значит, действительно нервы…
— Что ей передать? — встревоженно кричала в трубку старшая дочка. Она нынче заканчивает школу, и именно из-за этого не поехала с папой жить на ГЭС. А желание было. — Что-нибудь случилось?
— Почему?.. Просто я хотел…
— Я скажу — она тебе позвонит…
— Нет, нет… я сейчас уезжаю в котлован, — соврал он.
— А разве там нет телефона?
— Есть… но коммутатор…
— Я соединю, Альберт Алексеевич, — с готовностью вмешалась телефонистка, — не беспокойтесь, Альберт Алексеевич…
— Вот видишь! — сказала дочь.
— Ну не надо, — он уже увязал в необязательной невинной лжи. — Я там сразу спать лягу… в штабе… на диване… только ты не говори маме… — и тут вовсе началась чепуха. Он рассмеялся. — Черт!.
— Ты трезвый? — строго спросила дочь.
— А что?
— Мы тебя со Светкой-конфеткой поздравляем.
— С чем? — удивился Васильев.
— С орденом.
«Ну сколько можно!» Васильев уже забыл про орден. Он с трудом простился с дочерями и снова набрал телефон главного инженера — занято. Усмехнулся, позвонил дежурной на междугороднюю, попросил связать с Титовым, она прервала его местный с кем-то разговор и соединила с начальником стройки. И Васильев услышал, наконец, зычный голос своего первого заместителя:
— Да? Да? Москва? Кто?
Хотелось пошутить, сказать, что Брежнев или хотя бы Косыгин, но пора было с шутками кончать. Васильев с наслаждением выждал паузу, представился, услышал растерянное «ах», и сказал, что сожалеет — когда-то не понял дружественного жеста Титова, и хотел бы знать, не таит ли до сих пор обиду Александр Михайлович на Васильева, тем более что по размышлении идея Титова насчет защитной косы ему, Васильеву, все более кажется своевременной и разумной, на что обрадованный Титов — все-таки есть в нем доброта и великодушие! — ответил, что не обижается, что он и сейчас был бы счастлив считать Васильева своим соавтором, тем более, что он, Васильев, и вправду давал ценные указания во время отсыпки защитной косы, на что Васильев сказал, что он о таком и не мечтал, но коли такое предложено, он благодарит и надеется на теснейшее дальнейшее сотрудничество, на что Титов ответил, что именно такие дружественные акты укрепляют и сплачивают коллектив руководителей…
Поговорив столь витиевато и глубокомысленно с Александром Михайловичем и плеснув ему масла на сердце, а себе масла на огонь, Васильев посидел возле телефона, схватившись за голову, и пошел к кровати.
Второй тяжелейший день на ГЭС миновал. «Ничего. Как-нибудь». Васильев мужественно разделся — все-таки зябко! — лег и словно выключил в себе некий электрический ток: исчез. До пяти тридцати утра.
АНОНИМКА:
ВАХТЕРУ ТЕТЕ РАЕ. НАШИ ПАРНИ ИЗ КОМНАТ 311, 457 и 472 ПРОВОДЯТ К СЕБЕ ДЕВУШЕК ИЗ МРАМОРНОГО ПОСЕЛКА ЛЕГКОМЫСЛЕННОГО ПОВЕДЕНИЯ ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ ПРИЛЕПИВ ИМ УСЫ ИЗ МХА, ПОТОМУ ЧТО ДЕВУШКИ ХОДЯТ В РАБОЧЕЙ ОДЕЖДЕ, КАК ТО: САПОГИ, ВАТНЫЕ ШТАНЫ, ФУФАЙКИ И НЕ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ МУЖЧИН ПРИ БЛИЗОРУКОМ РАССМОТРЕНИИ. НАШИ ДЕВУШКИ БОЛЕЕ ДОСТОЙНЫЕ, СТОЙКИЕ, НО ОБИЖАЮТСЯ НА ТАКОЕ НЕТОВАРИЩЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ.