Золотое рандеву

— Капитану?

— Кому я еще мог позвонить, сэр? — Действительно, кому? Кроме меня, капитан был единственным его начальником, который знал, что в действительности произошло, где боцман спрятался и зачем. Макдональд, обхватив рукой, вел меня к радиорубке. — Капитан сразу же явился. Он и теперь там, беседует с мистером Дженкинсом. Огорчен до смерти, думает, что с вами приключилось то же, что и с Бенсоном. Он перед тем, как я пошел вас искать, преподнес мне подарок — я увидел кончик ствола пистолета, скрывающегося в огромной лапе. — Надеюсь, мне представится шанс воспользоваться этой штучкой, мистер Картер. И я уж рукояткой махать не буду. Вы понимаете, конечно, что если бы брякнулись не вбок, а вперед, то перекинулись бы через борт в море?

Я подивился, почему же они или он на самом деле не столкнули меня за борт, но ничего не сказал, просто сосредоточился на том, чтобы добраться до радиорубки.

Капитан Буллен ждал нас снаружи у двери. Карман его кителя оттопыривался явно не только оттого, что он держал в нем руку. Он торопливо двинулся нам навстречу, наверно, чтобы нашего разговора не услышал радист. Его реакцию на мою историю можно было предвидеть. Он весь кипел от гнева. Со времени нашей первой встречи три года назад я ни разу не видел его в такой едва сдерживаемой ярости. Немного успокоившись, он спросил:

— Какого же черта они остановились на полдороге и не выбросили вас за борт, раз уж на то пошло?

— А им это не нужно было, сэр, — устало ответил я. — Они не хотели меня убивать. Просто убрать с дороги. Он недоверчиво посмотрел на меня в упор.

— Вы говорите так, будто знаете, за что вас так огрели.

— Знаю. Вернее, думаю, что знаю, — я осторожно потер пальцами шею сзади и понял, что несмотря на все симптомы позвоночник у меня все-таки не сломан. — Моя собственная ошибка. Я проглядел очевидное. По совести говоря, мы все проглядели очевидное. Поскольку они убили Броунелла, и мы по аналогии сделали вывод, что они убили и Бенсона, я потерял к Бенсону всякий интерес. Просто принял как должное, что они от него избавились. Я сосредоточился, все мы сосредоточились на том, чтобы не допустить нового нападения на радиорубку, попытаться обнаружить приемник и догадаться, что же все-таки за всем этим скрывается. Мы были уверены, что Бенсон мертв, а мертвый Бенсон для нас более не представлял никакого интереса. Посему мы забыли о Бенсоне. Бенсон отошел в прошлое.

— Вы что, пытаетесь мне доказать, что Бенсон был жив или может и сейчас жив?

— Он был на самом деле мертв, — чувствовал я себя препохабно, будто мне уже лет девяносто и я совсем загибаюсь. Сжимавшие голову тиски ослаблять захват не собирались. — Он был мертв, но они от него не избавились. То ли у них не хватило времени, то ли они ждали удобного момента, темноты в частности. Но им совершенно необходимо было от него избавиться: найди мы его, и уже наверняка знали бы, что на борту убийца. Наверно, они спрятали его в каком-нибудь месте, где мы и не подумали его искать: забросили куда-нибудь на верхотуру, засунули в вентилятор, задвинули скамейкой на верхней палубе — да где угодно. А я либо был слишком близко от того места, куда его упрятали, так что они не могли его достать, либо, стоя у поручня, мог услышать всплеск. Во всем остальном они были в полной безопасности. На полном ходу в такую безлунную ночь никто ничего бы не увидел и не услышал, когда они сбрасывали его за борт. Итак, им нужно было только уладить дело со мной, и это не составило им большого труда, — добавил я с горечью. Буллен покачал головой.

— А вы совсем ничего не слышали? Ни шагов, ни, наконец, свиста кистеня перед ударом?

— Этот тихоня на редкость опасный субъект, сэр. Он не произвел ни малейшего звука. Я и не представлял себе, что такое возможно. Ведь с таким же успехом я мог просто неудачно повернуться и при падении удариться виском о шлюпбалку. Собственно, так я и подумал и даже пытался предложить эту версию боцману. И именно ее собираюсь изложить завтра каждому, кто поинтересуется, — я ухмыльнулся и подмигнул Макдональду. Подмигнуть и то было больно. — Расскажу им, что вы, сэр, слишком загрузили меня работой, и я скопытился от переутомления.

— А зачем кому-то говорить? — Буллену было не смешно. — Ссадину почти не видно, она где-то над виском под волосами, легко замаскировать. Согласны?

— Нет, сэр. Кто-то ведь знает о том, что со мной произошел несчастный случай, тот хотя бы, кто мне его устроил. Ему покажется чертовски странным, если я даже не упомяну о происшедшем. А если вскользь представлю дело как обычный девичий обморок, есть шанс, что он поверит. А если так, у нас по-прежнему сохраняется то преимущество, что мы знаем о существовании на борту убийцы, в то время как они не подозревают о том, что нам известно.

— Ваш рассудок, — недружелюбно заметил капитан Буллен, — наконец, начинает проясняться.

Когда я утром проснулся, жаркое уже солнце припекало сквозь незашторенный иллюминатор. Моя каюта располагалась непосредственно сзади капитанской по правому борту, а солнце светило спереди. В совокупности это означало, что мы идем по-прежнему на норд-ост. Я приподнялся на локте, чтобы посмотреть на море, так как «Кампари» весьма ощутимо клевал носом, и именно в этот момент обнаружил, что шея моя прочно закреплена в гипсе. По крайней мере, у меня было именно такое ощущение. Я мог двинуть голову на дюйм в любую сторону, дальше — упор. Тупая, ноющая боль, но в сравнении со вчерашней пыткой об этом можно было и не упоминать. Я попытался все же наклонить голову дальше упора и более этой попытки уже не повторял. Дождался, пока каюта перестала кружиться у меня перед глазами, а раскаленные провода, пронзавшие шею, остыли до терпимой температуры, и неуклюже выбрался из койки. Пусть, кому нравится, издевается над моей негнущейся шеей, с меня довольно острых ощущений. Я подошел к иллюминатору. По-прежнему безоблачное небо. Белое, раскаленное солнце, уже довольно высоко поднявшееся над горизонтом, застелило глазурь моря ослепительно сверкающей дорожкой. Волны были выше и длинней, чем я ожидал увидеть, и набегали справа по носу. Я отворил иллюминатор, но ветра не ощутил. Значит, свежий бриз дул нам в корму. Чтобы сорвать белые барашки с глянцевых пологих волн, сил у него все же не хватало.

Я умылся, побрился — никогда прежде не предполагал, что бритье может оказаться столь трудной процедурой, когда вращение головы ограничено дугой в несколько градусов, — затем осмотрел рану. В дневном свете она выглядела неважно, намного хуже, чем ночью. Выше и сзади левого виска шел широкий и довольно глубокий порез. Один из краев его ощутимо пульсировал, что мне совсем не понравилось. Я поднял телефонную трубку и вызвал доктора Марстона. Он был еще в постели, но сказал, конечно, что может сейчас же меня принять. Эта радостная готовность нашего гиппократа немедленно оказать помощь не очень-то вязалась с его характером, но возможно его просто мучила совесть за вчерашний ошибочный диагноз. Я оделся, залихватски напялил набекрень фуражку, так что околыш прикрывал рану, и отправился к доктору.

Доктор Марстон, свежий, отдохнувший и непривычно ясноглазый — без сомнения, в связи с предупреждением Буллена отставить ром — совсем не выглядел человеком, который провел бессонную ночь, ворочаясь в постели, снедаемый угрызениями совести. Его, кажется, особо даже не волновал тот факт, что у нас на борту находился пассажир, который должен был написать слово «убийца», если бы не кривя душой указывал род своих занятий в судовой ведомости. Единственное, что вызывало его озабоченность, предстоящее вскрытие жертвы. Когда же я сообщил ему, что вскрытие будет произведено только в Нассау и не им, а полицейским экспертом, он пришел в совсем уж игривое настроение. Он выбрил в моих волосах небольшую проплешину, вогнал в меня шприц обезболивающего, промыл и обработал рану, заклеил ее сверху полоской пластыря и пожелал мне доброго здоровья. День для него начинался отлично.

Было четверть восьмого. Миновав целую вереницу трапов, я добрался до бака и направился к плотницкой кладовой. Для раннего утреннего часа бак был непривычно многолюден. Человек сорок команды — матросы, механики, стюарды и коки — собрались, чтобы проводить Броунелла в последний путь. Но это были не единственные зрители. Взглянув вверх, я увидел, что прогулочная палуба, огибавшая переднюю часть надстройки, тоже пестрела публикой. Человек одиннадцать-двенадцать пассажиров, не так уж и много, но в общем практически весь мужской состав, за исключением старика Сердана и еще одного-двух. Женщин среди них не заметил. Плохие новости разлетаются быстро, а шанс полюбоваться погребением в открытом море даже миллионерам выпадает не так уж часто. В самой середине стоял, конечно, герцог Хартуэльский, выглядевший настоящим морским волком в ладно пригнанной фуражке Королевского яхт-клуба и темном замшевом пиджаке с медными пуговицами.

Обогнув трюм номер один, я мрачно подумал, что в древних предрассудках есть какое-то зерно истины. Старики говорят, что мертвые зовут к себе в компанию, и наши покойники, погруженные только вчера днем и лежавшие сейчас на дне трюма номер четыре, не замедлили свою компанию увеличить. Еще двое вознеслись на небеса за какие-нибудь несколько часов, третий тоже едва не загремел — мне ведь всего только и оставалось, что кувырнуться вперед через поручень, а не в сторону. Я явственно ощутил ледяные пальцы у себя на шее и вздрогнул, затем торопливо вошел в сумрачную плотницкую, расположенную в самой передней части форпика.