Золотое руно

Славянка объявилась скоро. Замелькали среди сосен березы — первый признак жилья, вместе с опушковой западью отодвинулся от дороги кустарник, и вот уже зачернела слева дорога — глубокие колеи среди наледи.

— Дымом пахнет! — тревожно заметил Дмитриев, уловив этот всегда тревожный в лесах запах дыма через приопущенное стекло кабины.

Инженер не успел ему ответить — не потребовалось: за деревьями полыхал широкий столб огня, на несколько секунд завороживший Дмитриева. Но вот он скинул гипнотическое наваждение и толкнул инженера локтем.

— За этим позвал меня?

Тот кивнул.

На хуторе горел старый дом. Кругом суетился народ, но, судя по всему, тушить не собирались. Более того, мальчишки со смехом мельтешили перед пожаром, били стекла палками и комьями сырого снега, кидались поленьями в огонь. Взрослые как бы потеряли интерес к этому дому и суетились больше у второго. Там был директор. Он стоял близ «Волги» в пальто внакидку и, подобно полководцу, отдавал приказания:

— Вытаскивайте ее, вытаскивайте! Коршунов! Поджигай! Руки, что ли, отсохли?

Второй дом уже дымил изнутри, но пламени еще не было видно. Коршунов уклонялся от дыма, подкарачился к самой стене и торопливо чиркал спичками, ломая их пучками.

С крыльца снимали старуху Сойкину. Муж ее, пастух, а зимой — скотник, работал по старинке, забыв о пенсионном возрасте. Нынче с утра он вывез шкаф, кровать и сундук заранее, но старуха насобирала еще всякого старья по чердаку, по углам, увязала все это и еще рвалась в подожженный дом — забыла чего-то.

— Назад! Куда прешь, старая? Сгореть хочешь? А ну, прыгай живо! — кричал на нее директорский шофер и еще больше хмурил свой лоб ввиду ответственной минуты.

Кто-то из мужиков подбежал и снял старуху с крыльца. Шофер директора потащил узел ее к грузовой машине, стоявшей на поляне.

— Бей по капитализьму! — кричали мальчишки, приступая к стеклам второго дома.

Узлы старухи Сойкиной покидали в машину. Развернулось на ветру какое-то бельишко.

— Бабка с приданым едет! Садись, старая! Чего расплакалась? В новые хоромы едешь! — кричал ветврач Коршунов, то и дело поглядывая на директора.

— Это она от счастья! — прохрипел, откашливаясь от дыма, Бобриков.

Дмитриев подошел к нему.

— Что-то весело у нас, как на масленице, Матвей Степаныч.

— А мы и всегда жили — не тужили! Это тебе в новинку все!

— Воистину. И все же, зачем пожар?

— Дома совхозные.

— И что же?

— Содержать их дороже, чем дать новую квартиру в каменном доме. Экономика! Потому сегодня переселение.

— Вы пропустили слово. Матвей Степаныч…

— Какое еще слово?

— «Варварское». Надо было сказать: варварское переселение.

— Это мое дело! — резко ответил Бобриков и повернулся к дороге, откуда донесся сигнал пожарной машины, а вскоре и сама она — красная оснащенная цистерна — влетела на поляну.

— Эва разбежались! — хмыкнул директор.

Из кабины выскочил молодой парень в форме младшего лейтенанта пожарной части. Другие вмиг катнули рукав.

— Стоп! А ну назад! — крикнул директор на командира. — Кто звал?

— Получен сигнал…

— Стоп, говорят тебе! — Бобриков наступил на рукав. — Опоздал, а теперь разбежался! Вот позвоню Медведеву!

Младший лейтенант опешил.

— Чего смотришь? А ну беги поджигай второй дом, видишь — худо горит!

Младший лейтенант растерянно посмотрел на дымившийся изнутри дом, на «Волгу» директора.

— Чего выглазился? Поджигай!

— Нас этому не училн…

— Научишься! Коршунов! Дай спички пожарнику!

Молодой пожарник пришел в себя.

— Если у вас это по плану, надо было предупредить…

— Помалкивай! Лучше прикрой ка вон те скирды соломы!

За березняком высились потемневшие скирды соломы — бесценный в эту затянувшуюся весну прикорм коровьему стаду.

Пожарники отъехали к скирдам. Бобриков крикнул вслед командиру:

— Не вздумай заразой поливать! Окати водой для страховки да посматривай за искрой! Работнички, понимаешь…

Машина со старухой Сойкиной и ее соседями уехала в центр совхоза, там пустовало несколько квартир. Первый дом уже рухнул, опустил столб огня, но жар от обуглившихся бревен отжимал мальчишек к кустам. Они кидали в груду углей снегом, вслушиваясь в короткое шипение, похожее на отдаленный выстрел, — в этом и была их игра.

— Коршунов! Плесни бензину на тот дом! — приказал Бобриков и буркнул Дмитриеву, не оборачиваясь: — Садись. Поедем, секретарь!

Дмитриев сделал было шаг за директором, но посмотрел на инженера, стоявшего у кабины грузовой, и пошел к нему. Он сделал вид, что не слышал приглашения директора сесть в его новую «Волгу».

— Он тебе этого не простит, — заметил инженер.

— А я об этом не думаю, — ответил Дмитриев. Он снова вжался в кабину, прихлопнул дверцу. — Я думаю сейчас о тебе, дорогой Григорий Петров.

— Будто бы?

— Да. О тебе. Ты тоже вздумал уходить из совхоза? Или слухи неверны?

— Все верно.

— А правильно?

— Когда все отравлено, не думаешь, правильно поступаешь или нет. Главное — сбросить эту тяжесть. Пойду попрошусь в «Большие Поляны», там хоть слово человеческое услышишь, и это для меня лично дорого стоит.

Дмитриев понимал его, но, понимая, никак не мог отделаться от чувства досады на Петрова за то, что этот энергичный, неглупый, даже — судя по профилю, четко очерченному на стекле кабины, — волевой человек может так сникнуть.

— У меня к тебе, Григорий, одна просьба…

— Да?..

— Продержись два-три месяца, проведем посевную, а там…

— А что — там?

— Что-нибудь изменится. Возможно, раньше даже.

— Свежо предание… Если рассчитываешь на свои силы, Николай, то ничего не получится: не в том весе выступаешь. В «Светлановском» все сколочено прочно, все слежалось плотно. Не сдвинуть с места. Не поднять. Давай уйдем вместе в «Большие Поляны» — я сам, тебя райком направит, вот бы…