Золотой дождь (рассказы)

— Не приваливайся ко мне, — сказал я. — Сиди прямо, дыши глубже — так тебе будет легче.

— Не хочу.

— Подними голову. — Я с трудом разбирал, что она говорит. — Хочешь прилечь?

— Не хочу.

— Старайся дышать глубже.

— Мы ничего не хотим, Ран, ничего не хотим, ныне и присно и во веки веков.

Петляя, мы спускались все ниже. Тьма сгустилась, шум реки нарастал — она швыряла, волокла за собой свой тяжкий груз, груз хлама. Грохот стоял такой, словно крепостная стена стронулась с места, а через нее, плещась невинно, как дети, перекатываются и ящерицы, и вырванные с корнем деревья, и выброшенный людьми мусор. Вонь волной хлестанула меня по лицу. Дорога здесь совсем ушла вниз — казалось, мы едем по туннелю. Не иначе как мы попали на дно мира. Деревья сомкнулись сводом над нашей головой, их ветки спутались, кедры сплелись друг с другом, и звезды Морганы, проглядывавшие сквозь них, казались рассыпанной по небу крупой, — и до чего же они были высоко, до чего далеко от нас. Где-то в стороне послышался выстрел.

— А вон и река. — Она привскочила. — Я вижу — вон она, Миссисипи.

— Ты ее не видишь, только слышишь.

— Нет, вижу, вижу.

— Ты что, никогда раньше реки не видала? Несмышленыш ты.

— Я думала, мы катаемся на лодке. Где мы?

— Дорога кончилась. Ты разве не видишь? Ты же сама видишь.

— Видеть-то я вижу. Только зачем дороге идти так далеко, если она обрывается здесь?

— Откуда мне знать?

— А зачем людям сюда приходить?

— Разные бывают люди.

Издалека несло гарью.

— Плохие люди, ты это имел в виду? Нигеры?

— Да нет, рыбаки. Те, кто у реки живет. Смотри, вот ты и проснулась.

— Похоже, мы потерялись, — сказала она.

Мама сказала: Я и думать не могу, что ты вернешься к этой Джинни Старк, я бы этого не пережила. — Нет, мама, я к ней не вернусь. — Всему свету известно, как она с тобой поступила. Мужчина дело другое, с него не тот спрос.

— Это тебе приснилось, что мы заблудились. Не беспокойся, ты можешь немного полежать.

— Вот в Моргане никогда не заблудишься.

— Полежи немного, и тебе станет легче. Мы поедем в такое место, где ты сможешь отлежаться.

— Не хочу лежать.

— Ты небось не знаешь, что я могу на задней передаче въехать на такую кручу?

— Вы убьетесь.

— Спорю, что такого второго смертельного номера никто не видел. Ну, видел или не видел, что скажешь?

Мы чуть не вертикально зависли на крутом откосе, отец, багажник хлопал, подскакивал — взлететь он, что ли, хотел, мы то поднимались, то опускались. И в конце концов, пятясь, точно пчела, выползающая из чашечки цветка, перевалили через край откоса и тут слегка пробуксовали. Будь я чуть трезвей, нипочем бы не справился.

Потом мы опять ехали долго-долго. Проехали через темный парк [5] , где все так же стояли все те же старые статуи, и их винтовки были вновь взведены, вновь нацелены на холмы, пусть и потерянные нами, но все те же. И башни, которые они захватили, сторожевые башни, пусть и потерянные нами, и они были все те же.

Наверное, я сбился с пути, но я смотрел на небо, искал луну — ей бы полагалось уже быть на ущербе, в последней четверти. И так оно и было. Воздух не объяла тьма, в нем колебался тусклый свет, блуждали шорохи — дыхание всех на свете людей, которые вышли подышать, поглядеть на луну, зная, что она на ущербе. Не забывал об этом и я и катил, один на свете, определяя свой путь по звездам.

5

Виксбергский Национальный Военный парк разбит в 1899 году в честь захвата Виксберга 4 июля 1863 г. после сорокасемидневной осады города силами северян. Парк пятнадцатикилометровой дугой огибает город.

Вокруг не было ни души, луна поднималась все выше и выше. Мейдин не спала — я слышал, что она тихонько вздыхает, видно, ее что-то томило. Белый, как привидение, енот по-пластунски, точно вражеский лазутчик, пересек дорогу.

А мы пересекли шоссе и на другой его стороне, на беленном известью дереве горел фонарик. Занавешенный фестонами лишайника, он отбрасывал свет на раскинувшиеся полукругом беленые домики с темными окнами, обнесенные забором из некрашеных жердей. Фары высветили привалившегося к калитке негритенка в фуражке инженера-путейца. Сансет-Окс.

Негритенок вспрыгнул на подножку, я сунул ему деньги. И, придерживая за плечи, повел Мейдин к дому. Нет, она все-таки спала.

— Осторожно, ступенька, — сказал я ей у двери.

Мы рухнули поперек железной койки и, не раздеваясь, уснули как убитые. С потолка свисала голая лампочка на длинном почти раскрутившемся шнуре, таком длинном, что она тревожила наш сон. Чуть погодя Мейдин встала, щелкнула выключателем — вмиг, как брошенное в колодец ведро, пала ночь, и я проснулся. И все же полная тьма так и не наступила: небо по-августовски полыхало, его свет проникал в самые нежилые комнаты, в самые пустые окна. Месяц падучих звезд. Ненавистней поры года для меня нет, отец.

Тут я увидел, что Мейдин снимает платье. Она бережно склонилась над ним, разгладила юбку, встряхнула его и, наконец, разложила на стуле — и все с такой бережностью, словно это был самый обычный, а не здешний стул. Я оперся на спинку кровати, ее прутья врезались мне в спину. Вздыхал я глубоко, часто вздыхал. Она снова двинулась к кровати я сказал: "Не подходи близко".

И показал ей пистолет. Я сказал: "Я не собираюсь ни с кем делить постель". Объяснил, что ей нечего здесь делать. Прилег и навел на нее пистолет, хоть и не надеялся ее остановить, — вот так же поутру я нежился в постели, досматривая последний сон, а Джинни приходила и расталкивала меня.

Мейдин подошла, встала у меня перед глазами, четко выделяясь в светлой ночи. Она тянула ко мне голые руки. Вся растерзанная. И я увидел на ней следы крови, крови и позора. А может, и не увидел. На какой-то миг она раздвоилась. И все равно я навел на нее пистолет, как можно точнее.

— Не подходи близко, — сказал я.

Она говорила, а я слышал, как квакали лягушки, ухали совы в Сансет-Оксе, дурачок негритенок бегал вдоль забора туда-сюда, туда-сюда, до конца и обратно, пересчитывая жерди палкой, — звуки всех тех мест, где мы побывали.

— Нет, Ран, не надо, Ран. Прошу вас, не надо.

Она подошла ближе, но я и так не слышал, что она говорила. Я старался прочесть слова по губам, все равно как сквозь вагонные стекла перед отходом поезда. Мне чудилось, негритенок за воротами будет — что ни делай я ли, кто другой — бегать с палкой вдоль забора туда-сюда, до конца и обратно.

И вдруг грохот кончился. А негритенок все еще бежит, подумал я. Забор давно кончился, а он все бежит и бежит и не ведает о том.

Я отвел пистолет, повернул его к себе. Приставил дуло ко рту, дыра к дыре. Я всегда действую с кондачка, сгоряча, нетерпеливо, без промедления. Но Мейдин все ближе и ближе подходила ко мне — в одной нижней юбке.

— Не надо, Ран, прошу вас, не надо. — Заладила.

Пора кончать, но кончилось все лишь грохотом.

И она сказала:

— Вот видите. Вышла осечка. Зачем он вам? Зачем вам эта рухлядь? Я ее приберу.

И взяла у меня пистолет. Ма??о, как было у нее в обычае, отнесла его на стул; педантично, как было у нее в обычае — так, словно она испокон века имела дело с оружием, завернула его в платье. Снова вернулась к кровати и прилегла.

И чуть не сразу снова протянула ко мне руку, но уже совсем по-иному и положила ее — холодную-холодную — мне на плечо. И тут все и произошло — очень быстро.