Золотой лис

— Зачем ты брал ключ? Чтоб я опоздал…

«Ах, лис, — с горечью подумал Лукаш, — почему никто не хочет понять меня?» И вдруг почувствовал, что нужно оказать решительный отпор начавшемуся допросу.

— Да, для этого! — объяснил он, садясь на постели.

У Гжеся изумленно округлились глаза и быстро замигали ресницы. Потом на лице его появилась гримаса глубокого отвращения. Отвернувшись от Лукаша, о» обратился к матери:

— Слыхала? Из этого ребенка получится хулиган, вот увидишь.

— Гжесь!

— Да я ничего. Но вчера он врал, будто видел золотого лиса, а потом лег спать, спрятав ключ. Скажи ему, что никаких золотых лисов нет, ведь он даже отцу не верит. Врет, будто видел золотого лиса. И спит, спрятав ключ.

Однако ввиду позднего времени — было уже около семи — мать не считала, что к обсуждению еще неизвестной ей проблемы о лисе, а равно истории с ключом, следует приступать сейчас же. Каждого из членов семьи ждал день, полный забот и обязанностей. Отец ездил к восьми в хирургическую клинику при больнице Младенца Иисуса. Школа медсестер, в которой мать преподавала польский язык, находилась на Жолибоже; Гжесю тоже надо было проделать немалый путь, так как он посещал школу на улице Коперника. Из всей семьи одному только Лукашу было недалеко: детский сад его помещался тут же рядом, на Совьей улице.

В утренние часы семья подчинялась раз навсегда установленному порядку. Раньше всех вставала мать и первая шла в ванную, потом брился и принимал душ отец, а мать готовила завтрак, успевая в то же время поторапливать обоих мальчиков, особенно мешкотного Гжеся. В десять минут восьмого все садились завтракать, на что отводилось четверть часа; в половине восьмого в квартире никого уже не было: родители уходили вместе с детьми. Отец с матерью шли наверх, к трамвайной остановке у туннеля Трассы, Гжесь мчался прямо по Повислью к Тамке, а Лукаш, обцелованный на прощанье, размахивая мешочком с домашними туфлями, направлял свои стопы в сторону Рынка, к детскому саду.

Так что, вполне понятно, в то утро у матери не было времени для беседы с Лукашем, а у Лукаша не было возможности перед уходом вступить в сколько-нибудь длительный контакт с поселившимся в шкафу гостем. А что лис не испугался поднятого Гжесем шума и не убежал — в этом Лукаш был уверен. Правда, внутри раскрытого настежь шкафа не было никакого сияния, но отсутствие золотой зари при дневном свете вполне понятно. К тому же при Гжесе Лукаш не считал возможным ни подходить слишком близко к шкафу, ни вертеться около него, особенно после того, как, встав с постели, осторожно двинулся было в ту сторону: Гжесь поглядел на него так подозрительно, что пришлось для отвода глаз поскорей изменить направление и с самым безразличным видом, слегка напевая, встать у окна.

После вчерашней вечерней бури день наступил пасмурный, но дождя не было; зато роса сверкала на все еще зеленых склонах откоса у подножия костела святой Анны и в воздухе стоял легкий туман. Может быть, именно благодаря этой дымке тумана казалось, что и одинокая на фоне широкого небосклона Колонна Зигмунта, и стены костела, и высовывающиеся из-под него дома Краковского Предместья расположены дальше и выше, чем обычно. Точно так же и путепровод казался более удаленным, и трамваи двигались по нему очень медленно, будто огромные красные жуки. Все, вместе взятое, производило такое впечатление, словно весь пейзаж вдруг взмыл в воздух, чтобы улететь, и застыл так в первом порыве. А тут, под окном, на каменной балюстраде вокруг статуи мариенштатской торговки бойко прыгали два воробья.

Несмотря на неприятности, вызванные пропажей ключа, на сердце у Лукаша было радостно и весело. Он уже нисколько не сомневался, что Гжесь — единственное лицо в доме, которое не верит в золотого лиса и даже относится к нему враждебно. Это немного досадно: ясное дело, лучше бы такого явления среди ближайших родственников не наблюдалось; но с другой стороны, недоверие Гжеся имело и свои положительные стороны, так как гарантировало, что Гжесь никогда не увидит лиса и, значит, не будет иметь возможности нанести ему прямую обиду или вред. А родители? Хотя отец вчера вечером явно недооценил важность события, Лукаш не думал, чтоб он говорил совсем всерьез, не шутя. Слишком многое заставляло думать, что отцу если не теперь, то, во всяком случае, раньше тоже случалось видеть золотых лисов, и он только не хотел признаваться в этом при Гжесе. Остается мать; у нее-то уж, наверное, найдется, что порассказать интересного о золотых лисах, и на кого, на кого, а уж на нее можно положиться: она окажет решительный отпор дурацким выходкам Гжеся. И воображение тотчас нарисовало Лукашу тот день, когда посрамленный Гжесь захочет в конце концов увидеть золотого лиса и не сможет, ах, никак не сможет сделать это.

Но пока Гжесь был еще очень далек от мысли, что его ждет впереди неминуемое посрамление, а самое главное — страшно мешал завязать дружбу с лисом. Однако, несмотря на помехи, Лукаш сумел улучить минутку одиночества, когда мать позвала: «Мальчики, завтракать!» — и Гжесь, схватив сумку, выбежал из комнаты, свистя и, конечно, грохоча ботинками. Этим моментом и воспользовался Лукаш, чтобы подбежать к шкафу и, приоткрыв дверцу, сказать лису: «Добрый день!»

— Лис, — продолжал он, — сейчас мне надо в детский сад, но ты не огорчайся: в четыре я вернусь, мы с тобой запремся в шкафу и будем рассказывать друг другу разные истории, ладно?

На это лис храпнул в глубине шкафа, явно в знак согласия.

— Спасибо, — ответил взволнованно Лукаш. — Ну пока, дорогой мой…

— Пока! — храпнул в ответ лис.

Лукаш хотел еще попросить своего друга, чтоб тот не обращал внимания на фортели глупого Гжеся, но в коридоре послышался стук ботинок. Прежде чем Лукаш успел запереть шкаф и отойти, Гжесь уже стоял на пороге.

— Что ж ты не идешь завтракать?

— Я иду, — ответил Лукаш.

— Иди скорей! А почему ты такой красный?

Лукаш почувствовал, что горячий румянец залил ему все лицо до корней волос и даже шею. Но он решительно отрезал:

— Я вовсе не красный.

— А это что? Красный как рак. Верно, опять что-нибудь выдумал. Что ты делал около шкафа?

Лукаш решил, что, в общем, лучше на эти придирки не отвечать; поэтому он молча пошел рядом с Гжесем. К несчастью, до так называемой общей комнаты, которая на самом деле принадлежала матери, но служила также столовой, было слишком близко, чтобы румянец на щеках Лукаша успел хоть немного побледнеть. Если б Гжесь не шел за ним по пятам, как злой дух, Лукаш задержался бы в передней и подождал минутку, чтоб овладеть собой. Но теперь, по понятным соображениям, он предпочел не рисковать возможностью нового столкновения с Гжесем и, краснея еще больше от сознания, что покраснел, абсолютно твердым шагом вошел в комнату.

Родители уже сидели за столом. Комната была просторная, в два окна, очень светлая, и мать, как только поглядела на Лукаша, сразу заметила достойное быть замеченным.

— Что ты такой красный? — спросила она.

Гжесь шумно отодвинул свое кресло.

— С этим мальчишкой можно спятить! — объявил он неестественным басом. — Опять чего-то ловчил около шкафа. Скажи по правде: опять ведь хотел стибрить ключ?

— Гжесь, — довольно резко остановила мать, — ты становишься надоедливым, как злая муха.

— Я — надоедливым? — удивился Гжесь. — Это он — надоедливый. Вчера врал, будто видел золотого лиса, потом спрятал ключ, а теперь вот снова что-то задумал.

Мать повернулась к отцу.

— Что это за история с золотым лисом?

— Врет, будто видел золотого лиса, — тотчас объяснил Гжесь. — А этого не может быть.

— Гжесь, — возразила мать, — я, кажется, спрашиваю не тебя, а отца.

Отец отнесся к делу довольно легко.

— Ничего особенного, — ответил он. — По дороге расскажу.