Золотой Лис

Гром и Дэрри отправились возвращать кормлеца, но Гром сказал, что обязательно вернётся, а то — мало ли что. Мало ли, каким Дон проснётся, и лучше, чтобы он, Гром, был рядом. Лиса вспомнила «мышку» и горячо с Громом согласилась, что — да, действительно лучше. Стратегическим временем Гром посчитал утро, и чтобы Лиса его часа в три-четыре утра разбудила обязательно, он её сменит. А она пойдёт спать. Куда? В соседней комнатушке — почти чуланчике — поставили раскладушку. Правда, Гром осмотрел её весьма критически и сказал, что он лучше на полу, на тюфячке, а то Лисе потом будет не на чем. И ноги всё равно торчат, неудобно. И стенка между комнатами не такая уж и тонкая, а по полу хорошо слышно, по перекрытиям, и, если что произойдёт — Гром услышит, и успеет, и поможет. Договорились. И Лиса, вооружившись книжкой, уселась в старое продавленное кресло — дежурить, а то — мало ли что…

Глава шестая Грёзы и кошмары

Какой хороший сон ему приснился! Яркий, сумбурный, но удивительно логичный и последовательный! И все ребята там были, только Роган был какой-то не такой, но Дон откуда-то знал, что это всё-таки Роган. И Лиса на всех шумела, и на него тоже, и это было очень здорово, что она жива и вот так на всех шумит. Замечательный сон, но совсем непривычный, к чему бы это? Привычным был, наоборот, кошмар, почти всегда один и тот же. Затягивающая, вращающаяся воронка неправильного, невообразимого портала, удар при падении, понимание того, что сейчас произойдёт, и оглушенная падением Лиса, поднимающаяся с земли на краю поляны. В каждом сне, каждый раз она всё поднималась с земли, а подниматься было нельзя, совсем это было неправильно — подниматься; наоборот, надо было зарыться, закопаться, он это знал — он узнал «Симфонию солнца», хоть сам и не мог её сплести — а Лиса не знала, да и откуда бы ей это знать? И поэтому она всё поднималась, в каждом сне, и тогда он кричал: «Лиса!» и бросал в неё, чтобы сбить с ног, единственным, что было в его распоряжении — лёгким, безвольным тельцем Птички. А потом сзади гулко бухало, и обжигающая боль обрывала видения — и это было хорошо. Но иногда сон на этом не кончался, и тогда было два варианта. Иногда он видел, что попал в Лису, и она упала — и это было хорошо. Даже терпеть боль, остававшуюся с ним, когда уходили видения, было легче — до следующего забытья. И тогда можно было терпеливо ждать, когда крохотный огонёк жизни какого-нибудь существа пересечёт невидимую границу и окажется в пределах его влияния. И тогда уговорить, подтянуть поближе и впитать эту искорку жизни, и сделать свою боль чуть слабее — на эту искорку, на крошку — но слабее. И это было хорошо. А иногда во сне он промахивался, или Лиса уклонялась, как он её учил, и он понимал, что ничего больше не может сделать, потому что поздно — и вот тогда наступал настоящий кошмар, и было очень плохо, и он хотел умереть, но не мог даже этого, потому что давно уже был мёртв. И всё, что тогда ему оставалось — это беззвучно кричать от ярости и боли бессилия что-либо изменить, той, что хуже боли телесной. Намного хуже. И слушать шепот. Шепот слышался всё время — невнятный, непонятный, умоляющий, уговаривающий не то сделать что-то, не то отказаться от чего-то, не то отпустить кого-то куда-то. Он старался не вслушиваться, отгонял этот звук с ощущением того, что поддаться, попытаться начать искать смысл в этой невнятице, было бы равнозначно добровольному согласию на безумие. А может, это просто лепетал ручей. Дон не смог бы сказать, почему он уверен в том, что рядом течёт ручей, он просто это знал. И ещё знал, что будет сопротивляться уговорам шепота до последнего, пока хватит сил, хотя это и было бессмысленно. Надежды не было. Рано или поздно это всё равно произойдёт, он поддастся, и со временем на свет полной луны выползет из-под земли невменяемое чудовище, чтобы через очень короткое время быть упокоенным уже окончательно бойцами той самой Руки Короны, в которой он прослужил столько лет. А может и не на свет, а на Зов, но с тем же результатом. Только во времена постройки Госпиталя Зов обещал пищу и защиту, а меньше тысячи лет спустя — уже только смерть, быструю и неотвратимую, потому что сопротивляться Зову — для вампира вещь немыслимая, это просто невозможно. Тебя позвали — и ты идёшь, даже если сознаёшь, что это смерть.

А несколько раз, Дон не помнил, сколько именно, но мало, меньше десяти, ему снился Лайм — и это было хорошо, это было счастье. Лайм улыбался краем рта и говорил: «Забей!», Лайм хохотал, закинув голову, весь облитый и пронизанный солнцем, а Дон хоть и понимал, что спит, но был пронзительно счастлив и очень благодарен за такой сон. Неведомо кому, но очень благодарен. Смерть Лайма не приснилась ему ни разу, и за это он тоже был благодарен. Что Лайм мёртв, Дон вспоминал только тогда, когда сон заканчивался — и это было хорошо, потому что наваливалась боль, и грустить о Лайме сил уже не доставало. И это было очень хорошо. А вот Лья не приснилась ни разу. Может, потому, что с ней всё в порядке? Это было бы очень хорошо — знать, что с ней всё в порядке. Но он не знал. Просто она ему не снилась.

Дон давно уже научился различать, когда спит, а когда бодрствует, хоть и сложно это было для слепого, глухого и обездвиженного. Когда сон заканчивался, сейчас же появлялись привычные уже ощущения: сырость, копошение вокруг искорок энергии, шепот, и боль, боль, боль, от которой нельзя убежать даже в смерть, только провалиться в очередное беспамятство, а потом опять очнуться, чтобы опять терпеть эту боль… А сейчас… не появились. Что-то было не так. Он открыл глаза, свет неприятно резанул сетчатку, заставил зажмуриться… Глаза? Но, позвольте… У него нет глаз — сгорели, знаете ли, вот такая неприятность… А зажмуриться с отсутствующими по той же причине веками — и вообще роскошь недосягаемая. Может, он, сам того не заметив, поддался шепоту и сошёл с ума?

Пахло скошенной травой, нагретой на солнце старой краской и сухим деревом, и немного пылью, домашней, пушистой и серенькой, не уличной, и где-то рядом была река, и ещё чем-то очень знакомым пахло, очень памятным, но ускользающим. Нет, он точно не спит. Но тогда… Он осторожно приоткрыл один глаз. Низкий белёный потолок, кровать, на которой он лежит, стоит между двух окон, одно открыто, ветер вздул занавеску пузырём. Это был не сон? Ну-ка, а что там было-то? Сначала проигранная схватка с оголодавшей животной сущностью, бешено рванувшейся на кровавый Зов, и ожидание смерти — быстрой и окончательной, потом… что-то невообразимое — насквозь фальшивая и корявая Песнь Созидания, которая, тем не менее, и обуздала зверюгу. И пел её… нет, это сильно сказано, вернее — слабо. Истошно вопил и орал дурным голосом! Вроде бы, Лягушонок? Да не вроде бы, а точно: кто ж ещё так может-то? И остальные там были, и этот странный Роган, и Дэрри… А он-то тут каким боком? А Лиса страшно ругалась, что родила от Дона ребёнка, и собиралась за это означенному Дону испортить форму и цвет лица. Ага. Вот теперь понятно. Он сошёл с ума, без вариантов, обжалованию не подлежит. Точно-точно, он же ещё и Мир, кажись, спас? Бескорыстно и благородно. Ага. Вампир и бескорыстие — это надо додуматься? Нет, чокнулся, это однозначно. Хи-хи! А в таком случае, он дурак: давно надо было это сделать! Вот как он себя чувствует-то прекрасно, сумасшедший-то! Боли нет, тело слушается, и обстановочка приятная! Магия… нет, магии не наблюдается — да и фиг с ним, зачем сумасшедшему магия? Сумасшедший маг — это опасно, да и не надо! И так всё замечательно! Ха! Й-и-хо! И чего он опасался? И шепот… Шепот смолк. Ну, правильно, своего добился — и привет, и в кусты, это правильно, это по-нашему! Хорошо-то как! Почувствовать себя совершенно счастливым Дону мешало тело. Оно явно чего-то хотело. В последнее время таких проблем у Дона не возникало. Надо же, какое… достоверное сумасшествие! Всё, как взаправду! Дон с некоторым усилием сел и спустил ноги с кровати. Его слегка покачивало, голова кружилась, но не сильно. С учётом всех входящих обстоятельств, можно было сказать, что он прекрасно себя чувствует! Намного лучше, чем можно было ожидать. На стуле у кровати лежали холщёвые штаны. А в углу, в кресле с драной обивкой, свесив руку через подлокотник, спала Лиса. Лица видно не было, но эту рыжую, почти морковного цвета волну спутать с кем-то было просто невозможно. И пахла она Лисой. На полу валялась книжка, на спинке кресла всё ещё горел блёклый в свете солнца, не прикрытый колпаком светляк. Из стоящего на полу ведёрка с растаявшим льдом торчала бутылка молока. С соской! Эта соска его добила. Все мысли, крутившиеся каруселью в голове Дона, все соображения и предположения построились в колонну по три, дали бравую отмашку и умаршировали в светлую даль. Дон вяло помахал им рукой. Счастливо, ребята! Будете проходить мимо — заглядывайте… В голове стало пусто и гулко. Целую вечность, не меньше, сидел Дон на краю кровати, привалившись к резной деревянной спинке, и смотрел на спящую Лису. И покачивал головой, и улыбался беспомощно и счастливо. Десять тысяч лет спустя одна мысль всё же пробилась в сознание: «Вытащили!» И привела вторую: «Не сон! Это не сон и не сумасшествие! Они меня вытащили!» Он беззвучно захохотал, зазвякали пружины матраса. Как? Жнец Великий, ребята, как вам это удалось? Так, но… Если он жив, то магия, энергия для магии, всё-таки нужна. Он даже Лису на кровать перетащить, чтобы не спала в такой дикой позе, и то не сможет. Без «сонника» она обязательно проснётся. И начнёт рихтовать Дону лицо. Она всегда выполняет взятые на себя обязательства. А как-то не хочется Дону этого самого выполнения, вот такой он нетребовательный и скромный. Вот прямо таки создан для счастливой семейной жизни! И?..

Квали снился замечательный сон. К нему пришла та-ака-ая девушка! Сама пришла! А какие у неё были глаза-а! Квали утонул в них и потерялся. А какие ресницы! Пушистые, угольно-чёрные, особенно на фоне мраморной белизны щёчек. Что-то в ней чувствовалось знакомое, но думать было так лень… Уж очень было хорошо! И даже вины перед Птичкой не мелькнуло: это же сон? Мало ли, кому что снится! И прекрасно, пусть снится подольше! Ах, как хорошо, никогда так хорошо не было! И она всё-всё-всё делала сама, а Квали даже и пошевелиться не мог, но это же сон, так, наверно, и должно быть. И Квали плыл в океане удовольствия, повинуясь её воле, и ласки её дарили прохладу и обжигали одновременно, и он таял и горел под её руками и губами. В какой-то момент он разнежено поинтересовался, как её зовут, но в ответ услышал только ласковый шепот: «Тихо-тихо, спи-спи! Тебе же нравится? Вот и спи!» И он спал, спал, счастливый и обласканный, и уже не слышал, как девушка, выходя из комнаты, хихикнула и пробормотала себе под нос: «Йэльфу рассказать — изоржался бы, извращенец долбаный! На-фэйери, бл-лин! Загадка: драный, но не гоблин…»

А что делать? Не Птичку же использовать, и не ребёнка, судя по всему — того самого, о котором говорила Лиса. Его ребёнка. Грома? — спасибо, не для того же вытаскивали, чтобы сразу упокоить! А от Рогана выхлоп оказался такой, что Дона аж снесло и замутило. Ничего, Лягушонок, это был просто приятный сон, надеюсь, тебе понравилось. И, надеюсь, ты у нас достаточно скромный мальчик, и никому про этот сон не расскажешь. Спи, Большой, пусть тебе приснится продолжение. А может, я оказываю тебе услугу — кто знает? Ведь теперь на тебе метка, понятная любому вампиру, и ни один из них уже не имеет права взять тебя на взгляд, впрочем, как и я сам. Один разумный — один взгляд — один раз. И пусть этим «одним» лучше буду я, чем кто-то незнакомый. Спи, никто теперь тебя не тронет. Разве что, вампир — преступник, которому Закон не писан. Или ты сам станешь преступником, и тебя будут допрашивать. Но, будем надеяться, минет тебя чаша сия. А у меня, старого циника, свои старые циничные дела, которые кроме меня никто не сделает. И накопилось изрядно, потому что дел много, а циников мало. Все, блин, такие страшно деликатные — аж пищит во всех местах! От страха стать менее деликатными, надо полагать. Вот у нас первое неделикатное дело. Банк. Не могла же Лиса все деньги прочухать? Небогато тут как-то, прямо скажем. Нет, не обшарпано, и даже чистенько, но совсем небогато. Почему они в этой корчме остановились? Совсем, что ли, ни у кого денег нет? И где хозяин? И почему не в домике Лаймона, он же такой удобный… Непонятно…

В магистрате Найсвилла, несмотря на раннее утро, было душно и жарко, даже заклинание кондиционирования помогало слабо. А ещё было невероятно скучно. Конец суточного дежурства, за которое опять, в который раз, ничего не произошло. Как раз то время перед сменой, когда спать хочется неимоверно, глаза закрываются сами, а «Бодрость» ни фига не бодрит, а только молотом стучит в голове: не спать, не спать! Дурацкое заклинание! И вдруг набежал вампир в одних штанах! Вот это да! Вампир в Найсвилле! Дежурный попытался его разговорить, пока лепил печать по координатам, куда-то на север, в земли ле Скайн, но эта сволочь надменная ТАК на него посмотрела… Через плечо, краем глаза, будто и смотреть-то противно! Даром, что в одних портках и босиком… Лепил бы сам, раз такой крутой! И ведь не поверит никто, что такое диво приходило, скажут — померещилось, от жары да с недосыпу…

— Райн дэ Мирион? Будьте любезны! — клерк столичного банка Короны, подтянутый и прилизанный ординар, был с первым утренним посетителем сама любезность. — Вот полная распечатка. Вот здесь, извольте видеть, приход… мда…

— Благодарю, я разберусь, — так же любезно отозвался клиент, одетый добротно, но не модно. Так в столице лет восемь назад одевались, за это время мода уже раза три поменяться успела. — Я отдавал распоряжение открыть счет на мою жену, райю дэ Мирион. Могу я поинтересоваться состоянием её счёта? — клерк сморщился и замялся. — Благословенный, поймите меня правильно: всё, что меня интересует — это есть ли там хоть пара клочков. Просто посмотрите, и скажите мне. Я долгое время отсутствовал, а по возвращении обнаружил, что моя райя живёт гораздо хуже, чем я мог надеяться. Мне это не нравится, а задавать вопросы ей мне не хотелось бы по личным причинам. Это было бы… неделикатно, — перекосило клиента в ехидной ухмылке. — Будьте любезны, взгляните.

— Да? О, да, конечно, это я могу… Сейчас-сейчас… О-о-о! Как странно… Знаете, райн дэ Мирион, ничего удивительного… Это я вам даже могу показать! Вот, извольте видеть, здесь только поступления, ваша райя не снимала даже проценты, а поскольку счёт с капитализацией… Да-а-а…

— Благословенный, — подобрался клиент. — Вы хотите мне сказать, что не посылали ей извещений о состоянии счёта?

— Но… райн дэ Мирион! — удивился клерк. — Такого распоряжения от вас не поступало! Мы не можем заниматься самоуправством, что вы такое говорите! Если вы сомневаетесь, я могу поднять ваш договор! Там нет такого пункта! — возмутился он. — Да и куда бы мы их посылали? Вы же не оставили нам адреса, счёт открыт стандартный, на кровь предъявителя по факту! Если бы райя дэ Мирион хоть раз обратилась к нам, или, хотя бы, изъявила желание взять кредит в магистрате по месту проживания, мы бы смогли выступить поручителями, и тогда…

— Да, благодарю вас, я не прав. Кажется, я должен извиниться, — расшаркался Дон. — Действительно, вы не могли. Это я упустил из виду. Извините, благословенный. Но как досадно! Восемь лет!

— Эм-м-м… Я надеюсь, райн… ничего непоправимого… — клерку явно было неудобно.

— А? Да нет, ну что вы, благословенный, всё не так уж плохо! — улыбнулся Дон. Клерк с облегчением вздохнул. Только проблем с ле Скайн ему и не хватало! Даром, что банк здесь прав со всех сторон — с ле Скайн это не поможет. Так всё вывернут — ахнуть не успеешь — а ты уже им должен, и вообще в забое руду ворочаешь. На серебряном руднике. Но этот, вроде, вменяемый. Даже извинился. — Ну, что ж, тогда снимите мне со счёта пару зверей. Лучше коготками. На Базар у вас печати есть? Три штуки, будьте любезны. Нет-нет, транспортных не надо. Прекрасно, благодарю вас. Да хранит вас Святая Мать ле Скайн, благословенный.