Золотой лотос

Лето на Памире было в разгаре, десятки речек и ручьев несли в озеро потоки мутной талой воды. Вытекавшая из Зор-Куля Памир-Дарья шумела, уходя куда-то на запад, шум ее убаюкивал по вечерам и наш лагерь, и чабанов в степи, и гурты скота, кочевавшие по равнине.

Однажды ночью мы проснулись от подземных толчков и грохота в горах. Стены палаток тряслись. дребезжала посуда, приборы. Все повскакивали. Равнину оглашал панический рев скота. А со стороны окрестных хребтов несся непрерывный оглушающий гул.

Ничего нет хуже землетрясения в горах, особенно ночью. Кажется, что скалы рвутся на части, двигаются со всех сторон прямо на тебя, вот-вот рухнут всей тяжестью, раздавят. Мы стояли возле своих палаток, жались друг к другу, и невозможно было унять лязг зубов и дрожь мускулов. А в горах все гремело и гремело. К счастью, никто не пострадал: все чабаны были на равнине, а геологи в лагере. Да и землетрясение захватило долину Боли Дуньо лишь боковой волной: его эпицентр был на востоке, за Сарыкольским хребтом.

Прошло еще несколько дней. Наша группа приготовилась возвращаться назад.

В одиннадцатом часу утра к нам в лагерь примчался на взмыленной лошади незнакомый чабан. Он на ходу спрыгнул, едва осадив лошадь, и закричал:

– Начальник есть? Кто начальник? Я вышел к нему.

– В чем дело?

– Это ваша?- спросил он, подавая мне фляжку. Фляга была помята, бока вдавлены, в царапинах - следы ила, глины.

– Где нашли?- спросил я.

– Там,- кивнул приезжий на восток.- В речке Киик-Су.

Нас окружили все парни и девушки нашей группы. Юля Крутова выхватила из моих рук флягу:

– Это же... Александр Гурьевич...
– у нее перехватило дыхание.- Это же фляга Анатолия!..

– Не может быть! Анатолий ушел на запад!..

– Александр Гурьевич! Это его фляжка, его...
– И Юля, беспомощно, по-детски зарыдав, опустилась на траву.

Все стояли пораженные.

– На берегу нашли,- сказал приезжий чабан.- Там - бумаги...

– Бумаги?

Я взял фляжку, отвинтил пробку, заглянул внутрь: действительно бумаги. Пришлось разрубить ее. В ней оказалась общая тетрадь, без обложки, разорванная на отдельные части: видимо, она не влезала в узкое горло фляги.

На листках тетради были записи химическим карандашом. Исповедь нашего Анатолия.

7. "Я ПОШЕЛ ОДИН"

"Я знаю, что встал на неверный путь. Но с тех пор как я снова увидел три зубца, я уже не мог владеть собой...

В начале июля мы подошли к району, обследованному экспедицией в 1958 году. Я стал отыскивать нагорье, откуда увидел тогда зубцы, и нашел это место. А потом тайком от ребят пришел сюда снова, перед закатом, и стал обшаривать в бинокль далекий горный хребет. Я увидел, наконец, эти три зубца. Старый Артабан прав: сразу за гребнем поднимаются красные скалы, и когда лучи заходящего солнца падают на них, они кажутся залитыми кровью. В сумерках же из расселин поднимаются клубы тумана, это и есть розовый дым.

Я вернулся к ребятам, но ничего не сказал. Я решил открыть золотой пещерный лотос сам, один. И вот когда меня вызвали на Мургаб, я пошел не туда, а к трем зубцам.

Я нашел пещеру. Она просторная, но не такая, чтобы в ней поместились сотни людей, как в легенде. Ручей есть. И озеро есть.

Я прошел шагов двадцать по берегу и заметил на поверхности воды широкий круг. Я всмотрелся, бросился на колени и увидел большой бледный лист растения и над ним - прозрачный, совершенно прозрачный!
– цветок.

Я взял его за стебель и потянул. Он легко подался, прямо с корнем. Я встал и понес цветок к выходу из пещеры, и цветок стал как бы оживать. Сначала в нем появилось смутное мерцание, обозначились грани прозрачных лепестков. Лотос. Это, несомненно, лотос! Затем грани уловили, преломили голубизну неба - цветок заблестел серебром и хрусталем.

Когда я вышел из пещеры, цветок горел в моей руке! Солнце, коснувшись его, раздробилось в нем, в каждом лепестке, в каждом изгибе. Оно наполнило его горячим пламенем, и цветок стал таять. Над ним поднялось тонкое золотистое облако. Очевидно, цветок сплошь состоит из эфира, и достаточно солнечного тепла, чтобы он стал испаряться. А пары так насыщенны и плотны, что отражают солнце и кажутся прозрачным золотистым дымом.

На ладони у меня остался серый из тончайших жилок остов, и когда я дунул на него, он разлетелся в пыль и растворился в воздухе.

Я долго не мог двинуться, потрясенный. Ноги мои были разбиты, изранены, обувь порвана, сам я еле держался от усталости. Отдохнув, я вернулся в пещеру, сорвал, вернее, вынул из воды второй цветок и приложил несколько лепестков к ссадине на ноге. Они приятно холодили рану, успокаивали боль. Конечно, рана не затянулась на глазах, как говорилось в легенде, и все же растение утоляло боль. Корень лотоса - небольшую луковицу - я отрезал ножом и съел. Клубень приятен на вкус, напоминает мяту.

Я решил немедленно описать все, что пережил и увидел. Справа к пещере подводило узкое ущелье, по нему я пришел. Пещера невелика, сплошь усеяна камнями, уходит вглубь метров на тридцать, затем поворачивает вправо. Из тупика, загроможденного глыбами, и вытекает ручей, который впадает в озеро, а затем течет дальше из пещеры вниз в ущелье.

Я заночевал в пещере, но был разбужен страшным грохотом. Пол и стены дрожали, гул все ширился. Я понял, что это землетрясение, и хотел броситься вон. Но обвал закрыл выход. Мелкий щебень засыпал меня. Озеро плескалось. А снаружи гудело, гудело, словно тысячи поездов проносились над головой.

Когда все успокоилось, я бросился искать рюкзак. Нашел свой фонарик, осветил пещеру. Но выхода не было. Тысячи тонн породы я один разгрести не смогу. Потолок пещеры провис, дал трещины.

Я сел, положил голову на колени, стараясь ничего не ждать, ни о чем не думать. Но вот я услышал журчанье ручья. Я обследовал, куда он течет,- он устремлялся под завал. Я заметил над водой слабое сияние. Вгляделся - сияние не пропадало. "Наверное, от напряжения",- подумал я и закрыл глаза. Сияние исчезло. Открыл - появилось вновь.

У ручья остался сток. Набрав воздуху, я лег в воду, чтобы осмотреть подводную расселину. И далеко, бесконечно далеко увидел смутное мерцание дня. Взяв ледоруб, я просунул его под глыбу, пытаясь расширить трещину, но тщетно: порода очень твердая, от нее не отбить и пластинки...

Прежде чем погибнуть здесь, я решил отправить эти записи. Я вложу тетрадь во флягу и опущу в поток под скалу. Догорает мой фонарик, запасной батареи нет.

Может быть, люди узнают, что я совершил преступление. Да, да! Это больше, чем ошибка. Я обманул коллектив, отдалился от друзей. Я пошел один, пренебрег вами, мои товарищи, и бесславно погиб... Мечты не достигнешь в одиночку. Сейчас набросаю свой маршрут и план пещеры. Между страницами положу цветок лотоса. Вот и все. Прощайте, товарищи! Прощайте, друзья! Прощайте, Александр Гурьевич! Прощай, дорогая моя Рая!..