Золотой петух. Безумец

Командующий ереванскими частями генерал Тер-Гукасов находился в это время между Зей-Деганом и Дали-Бабаем и во главе небольшого войска отважно сражался с превосходящими силами Мухтара-паши. Он, по-видимому, не знал, какая участь постигла несчастный Баязет, оставленный им на попечение коменданта Штоквича.

Была ночь.

Совсем недавно померк лунный серп, и густой мрак окутал землю. Казалось, он радовал осажденных, словно свет луны — любимицы вселенной — мог выдать их врагу. Однако ночная мгла не ослабила штурма неприятеля.

Стены крепости темными, неясными очертаниями вырисовывались на возвышенности. Град пушечных ядер и ружейных пуль осыпал их со всех сторон. Крепость рявкала, как чудовищный зверь, которому наносят бесчисленные удары. Она все еще упрямо сопротивлялась року и смерти, словно решив умереть со славой. Не более тысячи русских воинов и столько же ополченцев сдерживали натиск двадцатитысячной армии Измаила-паши. Сберегая скудный запас снарядов, осажденные редко отвечали на огонь врага.

В эту ночь в одном из ветхих строений крепости, служившем когда-то казармой, а после ухода османских войск перешедшем к русским наполовину разрушенным, распростершись на земле, лежали истощенные, обессиленные люди. На их лицах был написан страх перед надвигающейся смертью.

— Воды… умираю от жажды, — слышались глухие стоны.

— Хлеба… умираю от голода, — раздавались жалобные возгласы.

Эти несчастные уже неделю почти ничего не ели и не пили. Осада началась так неожиданно и стремительно, что в крепости не успели запастись продовольствием. И сейчас осажденные оказались перед лицом трех врагов: внутри цитадели им угрожали голод и жажда, за ее стенами — огонь врага. С восьмого июня осажденные не ели ничего горячего; всех обозных лошадей, и даже коня коменданта, уже съели. Оставался только ячмень, которым кормили лошадей, да и он был на исходе. Пришел день, когда солдатам выдали по восьмушке сухарей и по ложке воды. А жара стояла невыносимая. Раненые в лазарете получали довольствие наравне с другими.

В крепости воды не было. Источник находился в трехстах шагах от крепостной стены, но турки отрезали к нему дорогу. Каждый вечер осажденные пытались подобраться к воде, но из двадцати–тридцати смельчаков, отважившихся пойти за ней, редко кто возвращался.

— Хлеба… воды… — молили люди.

Но опять и опять грохотали пушки, заглушая стоны несчастных.

Это была одна из тех минут, когда человек забывает о сострадании к ближнему, потому что ничем не может помочь ему. Каждый, кто еще в силах был держаться на ногах, тревожно ожидал той решающей минуты, когда враг потоком хлынет в крепость и надо будет с оружием в руках достойно встретить смерть.

Караульные, стоя на крепостных стенах, следили через бойницы за действиями врага. Они не решались выглянуть наружу, так как со всех окружающих высот крепость беспощадно обстреливали и пули с жужжанием пролетали мимо них.

Видневшийся город представлял собой страшное зрелище: он, словно в честь неведомого торжества, был ослепительно освещен, озаряя окрестные высоты. Это мусульмане справляли свой кровавый праздник. Ад, только ад со всеми его ужасами, мог быть сравним с тем, что творилось в городе.

Горели дома армян. Из окон и дверей вырывались потоки огня. Они смешивались с клубами дыма и, устремляясь вверх, рассыпали искрометный дождь. Пожар быстро распространялся, охватывая весь армянский квартал. Пламя пожирало уже крыши домов. Падали обгорелые стропила, с треском и грохотом рушились кровли, окутывая огненным покрывалом обезумевших жителей. Окруженные стеной огня, они не находили пути к спасению. Вопли и крики несчастных сливались с гулом пожарища. Пламя, подобно гигантскому огненному дракону, кружилось и извивалось в воздухе, ярко освещая все вокруг. В зареве пожара, словно на исполинском полотне, возникали картины одна ужаснее другой.

Мусульмане резали армян… Резали всех поголовно, не щадя и тех, кому удавалось спастись от огня. Молодых девушек вытаскивали за косы из домов… Отовсюду неслись жалобные вопли… Но ни слезы, ни плач не могли смягчить сердца озверевших людей.

В резне принимали участие не только курды, но и регулярное турецкое войско и — что еще ужаснее — женщины, которые, забыв о милосердии, подобно разгневанным фуриям, выхватывали из рук обезумевших матерей маленьких детей и кидали их в огонь. Всех, кто оказывал малейшее сопротивление, рубили саблями.

Воины армяне плакали, глядя с крепостных стен на эту картину. Резня продолжалась третий день…

Совсем иные чувства испытывал стоявший возле них молодой ополченец. На его лице не видно было слез. Глаза юноши горели огнем гнева и мщения, а сердце было переполнено ненавистью, но не к тем, кто резал и убивал, — его негодование вызывали те, кто позволял себя резать, как овец.

— Смотрите! — воскликнул он. — В этой толпе нет ни одного, кто поднял бы руку на своих убийц!.. Это может ожесточить человека, зажечь в нем чувство мести! Изверги поджигают дома, бросают детей в огонь, похищают женщин — и все это происходит на глазах у мужчин, которые покорно подставляют свои головы под турецкие сабли… Будьте вы прокляты! Если ты мужчина, умри в схватке с врагом!

— Какой ты безжалостный, Вардан, — заметил ему один из товарищей.

Вардан ничего не ответил и отошел. Казалось, он не в силах был больше видеть это позорное зрелище. «Армяне не умеют умирать с честью», — с горечью подумал он.

Неподалеку от него, в глухом углу крепости, группа армян ополченцев о чем-то совещалась.

— Если Петрос не вернется, значит в эту ночь недосчитаемся пятого…

— Да, он что-то запропал.

— А ну прислушайтесь! Это его сигнал! Вы слышите — каркнула ворона?

— Да, это он! Давайте спустим веревочную лестницу.

Лестницу спустили, и через несколько минут на крепостной стене появился юноша с громадным бурдюком на спине. Едва водонос очутился во дворе крепости, все бросились его обнимать. Один из ополченцев, целуя его, удивленно воскликнул:

— У тебя мокрое лицо, Петрос.

В это мгновение пламя пожара осветило Петроса.

— Кровь!.. — вскрикнули все.

— Беда не велика, — посмеиваясь, сказал Петрос, — в последние дни я совсем отвык умываться. Зато сегодня умылся на славу.

Петрос коротко рассказал, как он, подойдя к источнику, столкнулся с караульными, которые напали на него, но прежде чем он успел «заткнуть им глотку», они ранили его в голову.

— А куда же девались остальные? — спросили у него.

— Дьявол их возьми! — воскликнул Петрос своим обычным шутливым тоном. — Можно подумать, что они сговорились именно сегодня ночью отправиться на свидание к праотцам. Один лежал у крепостной стены; пуля, видимо, просверлила его прежде, чем он успел спуститься. Другого подстрелили на полдороге к источнику, бедняга еще дышал. Третий плашмя лежал возле родника. А в двух шагах от него нечастный Томас, зажав рукою простреленный бок, проклинал курдов. Но я не остался в долгу, отомстил за всех!..