Золотой воскресник
Шрифт:
– А как бы ты на Олега Григорьева обиделся… – вздохнул Остер.
Собираюсь на книжную ярмарку. Хочу надеть что-то яркое, полыхающее красками. Лёня говорит:
– Не надо. Писатель должен одеваться просто, как Кафка: темный пиджак, такие же брюки, рубашка – все обычно. А на плече – живой крот.
Григорий Остер нам с Успенским пожаловался, что ему в нескольких местах отказали в виски. Я была поражена.
– Неужели? – воскликнула я. – Такому уважаемому человеку в трех местах отказали в виски???
– Да не в виски! –
– В городе Глазго мы с Кружковым вели семинар переводчиков, – рассказывает Марина Бородицкая, – и в качестве примера взяли “Блистательна, полувоздушна…” из “Онегина”. Так самое сильное впечатление от Пушкина у шотландцев было, когда я чуть не грохнулась, пытаясь показать, как выглядит “…и тонкой ножкой ножку бьет…”.
– У него фамилия Терпсихоров… – говорю.
– Какая-то выдуманная, – сказал Лёня. – Наверно, в детском доме придумали.
– А как бьется сердце автомобилиста, когда он отправляется получать номер!.. – говорит наш Сергей. – Если ты не заплатил – это полностью непредсказуемое дело. Все хорошие, благозвучные – они дорого стоят и раскуплены. Ты же можешь получить только “ХРЕМ” или “ФУК”, хоть не “ЛОХ” или “ПОП”! Не дай бог на “УЙ” будет оканчиваться, что-то напоминать из ненормативной лексики уничижительное…
Композитор Антон Батагов вернулся с Тибета, позвонил Тишкову и сказал:
– Лёнь, ты не хочешь купить у меня синтезатор с компьютером?
– Мне, конечно, очень приятно, – говорил потом Лёня, – что такой великий музыкант хочет продать мне свой синтезатор, значит, он считает меня тоже композитором!..
“Позавчера с приехавшими американскими друзьями, – пишет мне Дина Рубина, – я прогуливалась по Масличной горе в обществе экскурсовода Марины Воробьевой. Мы шли дорогой Спасителя, видели белого осла (натурального, живого), всегда ожидающего Его на Масличной горе, спустились в гробницу так называемых малых пророков (Агей, Малахия, Захарья) – действительно, огромный склеп, подземелье, высокие своды, древние ниши для омовения рук, рыжая кошечка, которая привязалась к моей ноге настолько, что вместе с нами спустилась в чрево земли… И бодрый голос американца Алика, вопящего в мобильник:
– Алё!!! Что? Где я? В могиле! Нет, серьезно!..”
Что вы хотите от человека, которого зовут Теодор?
По радио идет разговор о том, как оградить русский язык от засилья ненормативной лексики.
– По краткости и экспрессивности ничто не сравнится с матом, – рассуждает гостья. – Одно короткое слово, и ты выразил бурю эмоций. Кто осудит солдата, который поднимается в бой с матерщиной на устах? Но пусть она царит в пивной, в бане, в мужском туалете! Что делать, чтобы это не лилось зловонной жижей отовсюду?
Звонок от радиослушателя.
– Здравствуйте! Как вас зовут? – спрашивает ведущая.
– …Александр.
– Ну?
Молчание.
–
Матерщина меня оскорбляет до глубины души, – продолжает гостья. – Вы произносите слово, означающее мужские гениталии, а я это сразу себе представляю, и мне противно. Что делать? – ставит она опять вопрос ребром.Звонок. Это Александр. Он долго молчит, наконец произносит:
– …Надо проводить беседы.
– Где? С кем???
Тяжелое молчание.
– Что они мучают этого Александра? – говорит Лёня. – У него, видимо, речевая активность очень слабая, а двигательная хорошая. Он быстро набирает номер, быстрее всех, а что сказать – вот это для него проблема.
Познакомилась с режиссером Адольфом Шапиро.
Полностью опровергнут слоган Бородицкой: “Хорошего человека Адольфом не назовут!”
Юбилей у карикатуриста Сергея Тюнина, семьдесят лет.
– Ну, желаю тебе никогда не расставаться с чувством юмора! – говорю я.
– С чувством юмора – куда уж нам расставаться? – ответил Тюнин. – С этим чувством и в гроб сходить будем.
– А есть такие люди, – говорю, – у которых совсем нет чувства юмора.
– А есть – у которых свое какое-то чувство юмора, – сказал Тюнин. – Это еще хуже…
Люся – в Уваровке – Льву:
– Пора закапывать компостер!
– В субботу я не могу…
Тишкову предложили сделать выставку в Музее прикладного искусства. Он пошел посмотреть пространство, вернулся:
– У меня такое чувство, как будто мне предложили сделать выставку в Мавзолее Ленина. Я спрашиваю: “А можно Ленина вынести на это время?” Мне отвечают: «“Нет, ни в коем случае. Как-нибудь впиши его в общую экспозицию…”
В самолете какой-то мужичок внимательно смотрит на Юрия Полякова.
“Узнал”, – подумал Поляков.
А тот взглянул так хитро, с прищуром и спрашивает доверительно:
– Вы – Виталий Соломин?
Юра это рассказал после того, как Людмила Улицкая спросила у него:
– Вы Николай Кононов?
Тишков, отправляясь за гонораром в издательство за мою книжку о Японии, которую он проиллюстрировал:
– Значит, мне – пятьсот, а тебе – четыреста?
Я говорю:
– Пусть так. Только почему мне четыреста? Я ее все-таки написала…
– Потому что у нас мужчинам, – отвечает Лёня со знанием дела, – платят больше, чем женщинам.
Когда Марину Бородицкую принимали в Союз писателей, против нее вдруг решительно выступил прозаик Теодор Гладков, автор книг про шпионов и разведчиков.
– В сущности, я этого Гладкова понимаю и не держу на него зла, – сказала Бородицкая. – Что ты хочешь от человека, которого зовут ТЕОДОР?
В метро один военный – другому:
– Я помню наизусть пятьсот телефонов!
Седов – мне:
– А я – два. Твой и бабушкин.
Писатель Борис Минаев накупил в “Переделкино” сухарей.
– Я очень люблю сухари! – он признался мне. – Как увижу сухари – сразу покупаю несколько килограммов.