Золотой выстрел

Мисюру всегда поражала широта души таежников, которые строили такие зимовки не только для себя, но для всех, кого непогода могла застать в пути. И строили не кое-как, с городской безответственностью — жить-то будут другие, а надежно, на совесть, во всю силу своего мастерства.

Вдоль стен внутри дома располагались широкие полати, на которых свободно могли разместиться четыре человека.

Громак быстро разжег очаг и принялся стряпать ужин. От тепла сырость нежилого помещения быстро улетучилась, а свечка, которую зажег Барсов, наполнила его тусклым светом, и густыми тенями, которые двигались по потолку и стенам.

После ужина в сумеречной теплоте избы, все улеглись в спальные мешки. Мисюра и Крылов, чтобы не мешать другим, вполголоса рассуждали «за жизнь».

Мисюра отвлекся от сегодняшних забот и ударился в воспоминания.

— Жаль мне вас, молодых, Игорь. Ничего вы в жизни не видели и увидеть не успеете. Ваше поколение пролетит через жизнь как шелуха картошки. Ни радости бытия, ни перспектив. Все заботы сведены к тому, как бы выжить. А мы успели порадоваться. Как это пели тогда? «Мы любим петь и смеяться как дети…» — Мисюра с охотой возвращался во время, когда армия еще была армией, морская пехота — морской пехотой. — Помню нас, курсантов, на стажировку приписали к авианосному крейсеру. Сам понимаешь — корапь, что надо. Вышли в Атлантику. Летуны знай себе крыльями машут. Летают, садятся. Морпехи — маются. А когда много свободного времени, мозга она что делает?

— Думает, — высказался Крылов.

— Не совсем, — возразил Мисюра. — Думают ученые. А морпехи загибают извилины в неизведанных направлениях. Изобретают, собственные гипотезы выводят. И вот кто-то из наших, уже и не помню кто именно, просёк, что на самолетах имелся запас спирта. Чистого. Понимаешь? По науке: спирте вини ректификати.

— И что?

— А то, что морпех может неплохо работать на перловке и макаронах, но на спирте получается лучше.

Крылов хохотнул: проблема была знакомой.

— И вы…

— Не, Игорь, не все так просто. Сделать открытие легче, чем внедрить. Спирт находился в спецбачках в самолетах и под пломбами. Сами самолеты охранялись. Короче, проблемы для личного состава у нас создавать умеют. Но ведь и мы не лыком шиты, верно?

— Ха, — сказал Крылов утвердительно.

— Так вот, сперва наша разведка покрутились вокруг технарей. «Ах, как интересно ваши самолеты устроены. А что это? А это что?» Дальше наши умельцы сбацали устройство, чтобы откачать из бачков спиртец и заменить его водичкой. Могу час рассказывать, как мы ночью ползли к месту, где машины стояли в боевой готовности. Отвлекли часового. Откачали спирт. Аккуратно выбрались. Двинулись в обратном направлении. И вдруг в большом коридоре чуть не столкнулись нос к носу с двумя полкашами — нашим морпехом и авиатором. Едва успели усклизнуть в темный закуток и замерли там. Да…

— Что да?

— А то «да», лейтенант, что как говорят на флоте: «большому кораблю — большую торпеду». Полковники остановились неподалеку и продолжили беседу. Мы ее слышали от "а" до "я" и можно сказать — опупели. Наш морпех говорит авиатору: «Отлил бы ты нам немного спиртяги. У тебя в каждой машине — ведро…» Авиатор вздохнул и ответил: «Клянусь, ради такой встречи отлил бы запросто. Но мы уже все давно слили и выпили». — «А что в бачках?» — «Аква дистилатус». Короче, Игорь, была там только дистиллированная вода. Не врал их полковник нашему. Это мы сами проверили. Как говорится — органолептически…

Посмеялись. Как водится, помолчали, переваривая рассказанное. И вдруг Крылов вне связи со всем, что говорили до этого, сказал:

— Вот возьмем деньгу и сразу придумаю, что с ними делать…

Заснули поздно. Проснулись в предрассветных сумерках, когда на востоке лишь слегка посерело небо.

И опять — в путь…

Заранее выбранной точки они достигли к полудню третьих суток. Утром, когда они находились в пути, над ними на север пролетел вертолет. Они проследили за ним и двинулись дальше.

Стоянку выбрали за горой Харабун, которую оставили в двух километрах южнее. Тригонометрический знак, стоявший на вершине горы, служил ориентиром для летчиков и воздушные машины двигались в этих местах строго по прямой с севера на юг. По расчетам Барсова вертолет должен был возвращаться на следующее утро.

До наступления темноты Мисюра подготовил себе огневую позицию у подножия тригонометрического знака. Осмотрев в бинокль предполагаемую директрису стрельбы, он наметил в километре от себя точку и выслал туда Крылова, который должен был помочь ему в подготовке данных для выстрела. Тот должен был выбрать себе место для ночевки и до утра оставаться там.

Ночь выстудила воздух, сделала землю холодной. С рассветом Мисюра встал, поеживаясь от озноба. Откашлялся и сразу взялся за винтовку. Развернул тряпку, в которую она была замотана. Оглядел со всех сторон. Вынул отвертку и проверил винты — нет ли в них слабины. Достал из-за пазухи патроны. Разложил на ладони и долго разглядывал, выбирая, будто старался угадать какой из них лучше. Выбрал один, остальные снова вернул в карман. Посмотрел на Барсова.

— Я проверюсь.

Барсов кивнул, давая согласие.

Мисюра взял рацию.

— «Дальний», как слышишь?

— «Ближний», слышу нормально.

Крылов бдел.

Мисюра занял позицию. Положил винтовку на косую стойку геодезического знака. Чтобы оружие не соскальзывало. Вырубил удобный упорчик. Загнал в ствол патрон. Направил объектив прицела в сторону острого зуба далекого гольца.

— Пускай!

Ждать пришлось недолго. Вдалеке из-за камней как поплавок вверх выскочил воздушный шарик. Раскачиваясь он стал набирать высоту. Сильного ветра не было, и потому шарик медленно отплывал на восток.

Это только кажется, что стрелок, готовясь к выстрелу, видит только цель и на ней одной сосредоточивает внимание. На деле это не совсем так.

Мисюра держал шарик в светлом круге прицела, но глаз его все равно фиксировал обстановку вокруг. Он засек неожиданно затрепыхавшиеся листья осин, которые вдруг задел первый легкий порыв ветерка, потянувший с водораздела. Он заметил как по небу, вымытому до синевы, скользила бело-пенная туча.

Мисюра ввел в прицел поправки.

Выстрел прозвучал на удивление слабо — будто под ногой человека неподалеку лопнул сухой сучок.

Барсов и Громак, не отрываясь, смотрели туда, где над гребнем хребта маячила едва видимая точка воздушного шарика.

Внезапно она исчезла. Была и вдруг ее не стало — словно кляксу стерли с синей поверхности неба.

— Есть! — радостно охнул Громак.

Барсов поднял вверх большой палец и сыпанул крутым матом, который в равной мере служил ему средством выражения восхищения, крайней злости и даже обычного безразличия. Степень эмоций и их направленность безошибочно определялась по экспрессии, которую он вкладывал в бранные слова.