Золотые закаты

Боясь упустить шанс приближенья к земле, несколько дней мореходы не занимались охотой и совершенно перестали питаться. «Парус надо было укрепить непременно. Но как влезть на мачту двенадцати метров, если я еле стоял на ногах! Это были страшные полчаса — влезал как во сне. Возможно, подобное состояние испытывают восходители на большие вершины гор. Думал, что потеряю сознание. Когда опустился, было полное безразличие ко всему».

Между тем шхуну ветер небыстро, но двигал к суше. И в полночь килем она коснулась песка. «Спасены! Я трогал теплую землю руками. Слышал голоса людей, треск мотоциклов… Несут к машине. А где Максим? Он на ногах. Ну слава Богу…»

Сто сорок девять дней после страшной ночи 10 мая держал людей в плену не самый большой из земных океанов — Индийский. Не самый большой. Глянув на карту, на востоке его мы обнаружим множество островов. Их, как галушек в супе, плыви — и обязательно на какой-нибудь натолкнешься. Было бы именно так, если б Медведевы могли определять координаты — место своего нахождения в океане. Тогда курс на восток — и конец всем мученьям. Но мореходы были подобны человеку в поле с завязанными глазами. На борту был секстант. «Но мы к нему ни разу не прикоснулись». Не выполнялось самое первое, самое важное условие мореплаванья — знать, где находишься. И от того — драма.

«Что главное хотели бы вы сказать людям, рискнувшим вот так же поплыть?» — спросил я Медведевых. «Не терять мужества, бороться за жизнь до конца. Шанс выжить всегда имеется», — ответил Медведев-старший. Слова младшего: «Не пускаться в странствие, когда карман пуст».

Эти слова Максима не имеют отношения к ста сорока девяти драматическим дням. Они касаются чего-то бывшего перед этим и положенья, в каком оказались терпевшие бедствие после спасения.

Последняя пристань

Сиротливо и неприкаянно выглядит «Кавасаки», замытая пляжным песком. Сильно накрененная набок, без парусов шхуна похожа на подбитую и ощипанную птицу. От судна осталась лишь оболочка. Пока мореходы приходили в себя в госпитале, шхуну разграбили.

Унесли все, что можно было унести днем и особенно ночью. Пляжный люд брал на память какой-нибудь сувенир, хотя бы полоску паруса, а мародеры, каких везде много, унесли бинокли, секстант, штурвальное колесо, одежду, сковородки, кастрюли, канаты, аккумуляторы.

Мореходам не осталось ничего даже на память о пережитом. Заглянув на шхуну, я увидел лишь лежавший комом, пропитанный морской солью ковер, помятый чайник и слипшиеся листы справочника «Как вязать морские узлы».

Швейцарец Питер Конрад, яхту которого теченья прибили к Пхукету тремя днями раньше, чем судно хабаровчан, когда мы вместе оглядывали печальную картину запустения «Кавасаки», сказал: «Вполне обычное дело. За редким исключением именно так всегда и бывает». А вот свидетельство бывалого моряка Уильяма Уиллиса, о котором читатели уже знают. «Человек, который потерпел кораблекрушение у чужого берега, может оказаться в бедственном положении, если один на один встретится с местными жителями. Мне не раз приходилось слышать истории о том, как относились к жертвам кораблекрушений аборигены Вест-Индии. Для некоторых те времена, когда суда часто наскакивали на рифы, ограбление парусников было главным источником наживы.

Они не сводили глаз с горизонта в надежде, что внезапно переменится ветер или шторм понесет судно на скалы. Они даже молились об этом в церквах. Сын пастора с одного из отдаленных Подветренных островов рассказал мне, например, такой случай: «Однажды в воскресенье мой отец заканчивал проповедь, как вдруг раздался крик на всю церковь: «Корабль тонет!» Все вскочили и с такой силой стали ломиться в дверь, что, казалось, стена вот-вот рухнет. «Проклятье! — взревел мой отец, перекрывая шум. — Дайте мне полминуты закончить проповедь, и мы все побежим на берег». И закончил службу словами: «О, Боже, смилуйся над нашими грешными душами, сделай так, чтобы это кораблекрушение было большим».

Можно пожать плечами: что осуждать — дикари! А что сказать, когда в наше время вблизи большого современного города на месте упавшего самолета вполне цивилизованные люди из-под трупов вытаскивают и уносят багаж, снимают с рук кольца, часы. Надо ли удивляться, что с беспризорной шхуны исчезло ее небогатое оснащение.

Хабаровчане с потерями примирились. В первые дни их мысли дальше еды не шли. Ну а когда увидели шхуну общипанной, огорчились, но не заплакали: «Главное — спаслись!»

На неделю двое спасшихся стали на Пхукете первыми знаменитостями. Их атаковали газетчики и телевидение. Вгорячах им много было всего обещано. Яхт-клуб обязался поставить шхуну под паруса. Местные власти обещали тоже сделать для этого все возможное. Но сенсация улеглась — данные вгорячах обещания стали подзабываться.

В небогатом госпитале возник маленький бунт: «Русским возят еду, а мы что, хуже? Мы тоже больные». Немец, возивший обеды, продолжал их возить, но оговорил помощь обязательством мореходов подробно все рассказать, а они с переводчиком все запишут — может быть, что-то будет возможно издать. Голод не тетка — мореходы, конечно, немедленно согласились.

Я прилетел в Пхукет, когда в госпитале намекнули: жизнь вне опасности, пора уже выбираться. Но куда? Маленький улыбчивый Тауи, тот самый, кто первым приметил на взморье терпевшую бедствие шхуну, поняв, о чем идет беседа в его харчевне, помялся, но посчитал долгом снять комнатку в доме брата, извинившись: «Есть тараканы…» В тот же час мореходы из госпиталя съехали и стали жить вблизи от пляжа, где песком заносились останки судна.

Что делать дальше? С Хабаровском мореходы уже несколько раз говорили. Не внимая уговорам жены — скорее вернуться, — сказали, что вернутся только под парусами.

Легко сказать. На деле же все обстоит очень и очень непросто. «Кавасаки» надо отремонтировать, заново оборудовать, оснастить. Но для начала шхуну надо вытянуть из берегового песка на воду. 13 октября такую попытку местный яхт-клуб уже делал, но неуспешно — канаты, протянутые в море к буксиру, оборвались.

При мне обсуждался новый вариант постановки шхуны на воду. «Надо экскаватором окопать судно, выровнять его и в час большого прилива по прорытому к морю каналу попытаться стащить». Размышления здравые. Но нужны деньги — за здорово живешь экскаватор день и полночи работать не будет. У яхт-клуба денег на это нет. В шапку — кто сколько может — собирается нужная сумма и 31 октября к полудню экскаватор в окружении зевак начал откапывать шхуну.

Это был большой пляжный аврал. Песок податлив, и экскаваторщик действовал виртуозно. Все, кто мог, помогали: лопатами и кетменями счищали песок с самого судна. И мореходы уже в состоянии были участвовать в этих раскопках.

К вечеру «Кавасаки» выглядела странным жуком, попавшим в песчаную яму. Обнаружился руль и все, что было ниже ватерлинии. Судно обвязали толстым прочным канатом, приготовили метров двести каната буксирного. Теперь скособоченную шхуну надо было выровнять, но мешала вода в трюме, прилившая к правому борту. Привезли помпу. Однако включать ее не спешили. Вода в трюме была нечистой — с примесью нефтепродуктов. Окажись на пляже хотя бы их малая часть, слово «полюшен» (загрязнение) мгновенное облетело бы зону респектабельного отдыха. Остатки симпатии к мореходам-страдальцам скандалом были бы смыты.

Насколько можно серьезно я объяснил это Медведеву-старшему. «Ни хрена, Ельцин заплатит!» Это говорил человек, переживший беду, но уже вкусивший и кое-что от известности. Слышать это было далеко не приятно. Но здравый смысл заставил все-таки действовать осмотрительно. Владимир Иваныч спустился в машинное отделение и следил, чтобы шланг засасывал только донную воду без примеси масла. Вода текла черная и вонючая, но к общей радости ничего загрязняющего пляж в ней не было. Удалившиеся от греха подальше члены яхт-клуба снова из темноты появились. Экскаватор ковшом надавил на правый борт яхты, и она выровнялась, стала на киль. Теперь оставалось дождаться высокой приливной воды.