Зомби идет по городу

– Да не надо меня ни в чем заверять, – ответил Анцыферов, махнув рукой.

– Подсудимый! Встаньте! Я прошу вас встать!

Анцыферов поднялся, но на судью не смотрел, его взгляд был устремлен за окно, на волю, которая, судя по всему, отдалялась от него с каждой минутой.

– Ну? Встал... И что?

– Нукать будете в конюшне, если вам доверят этот ответственный участок. Опять делаю вам замечание. Ваши реплики оскорбительны для суда. Мы здесь говорим только о деле. Чувства, настроения, обиды – это все для дома, для семьи. Вы со мной согласны?

– Согласен, – кивнул Анцыферов, стоя навытяжку перед оплывшей женщиной с тонким назидательным голосом.

– Можете сесть.

Анцыферов покорно сел.

– Впрочем, нет... Прошу прощения, – судья улыбнулась. – Встаньте снова. Вот так. Вам предоставляется слово. Вы можете сказать нечто опровергающее то, что изложено в документах?

– Нет.

– Я имею в виду заявление господина Халандовского, заключение экспертов, следственные протоколы, которые, кстати, вами же и подписаны... Так что? Говорите, подсудимый! Внимательно вас слушаем.

– Это все провокация.

– Опять за свое... Жаль. Вы отказываетесь помогать суду в установлении истины. Если вам больше нечего сказать... Можете присесть... Пока.

Анцыферов продолжал стоять, не зная, как дальше себя вести. Несмотря на откровенно вульгарный тон судьи, а он прекрасно видел ее невысокий уровень, ей удалось сбить его с толку. Анцыферов окинул взглядом присутствующих, набрал воздуха, решившись наконец сказать нечто внятное и убедительное, но стоявший рядом солдат, с силой нажав ему на плечо, снова усадил на скамью подсудимых.

– Садись! – сказал он с непонятным раздражением.

– Я протестую! – вскрикнул, как от боли, Анцыферов.

– Сколько угодно. – Судья захлопнула дело и, взяв тонкую папочку под мышку, вышла из зала в свою комнатку. Вслед за ней потянулись и народные заседатели – две женщины, такие же, как судья, толстые, с такими же тонкими накрашенными губами и непроницаемо-скорбными лицами.

– Суд удалился на совещание, – сказала секретарша, собирая свои рассыпающиеся листочки. – Просьба не расходиться.

Судья с народными заседателями появилась через полчаса и зачитала приговор – десять лет в колонии общего режима.

– Сколько? – вскрикнул Анцыферов, как подстреленный.

– Сколько надо. Согласно статье. В особо крупных размерах, – и она улыбнулась, обнажив мелкие красноватые зубы. И снова покинула возвышение. Вслед за ней ушли и заседательницы, так за весь процесс не проронившие ни единого слова.

Анцыферов вскочил, пытался что-то сказать, но солдат снова усадил его на скамью. Он хотел было обратиться к Халандовскому, но тот, пряча глаза, прошмыгнул мимо, как нашкодивший кот.

– Пошли, – солдат тронул Анцыферова за плечо. – Теперь и тебе пора.

– Куда?

– Ну ты даешь! – усмехнулся солдат. – Руки за спину, вот так... И вперед.

Анцыферов оглянулся на пустой зал, скользнул взглядом по судейскому столу и шагнул к двери.

Нужно было обладать безрассудством Пафнутьева или пугливостью Невродова, чтобы пойти на эту авантюру. Какой бы приговор ни вынесла судья, все знали, что отсидит Анцыферов какую-то его малую часть. И самое страшное наказание, которое ему уготовили сильные мира сего, – этот вот суд. А дальше произойдет что-нибудь счастливое в его жизни – амнистия, вновь вскрывшиеся обстоятельства, обнаружившиеся нарушения процедуры суда... Да мало ли причин можно придумать, чтобы выпустить на волю хорошего, нужного, верного человека! Было бы желание. А желание найдется, и напрасно, ох напрасно Анцыферов так переживал, так терзался и маялся, ерзая на жесткой, отполированной преступными задами скамье. Да, унизительно, неприятно, тягостно, но не на всю ведь жизнь сажают его за решетку, на годик-второй, да и то вряд ли...

* * *

... Пафнутьев заметил – Невродов встречает его неизменно настороженно, каждый раз ожидая какой-то новой опасности. И даже успешное завершение операции против Анцыферова не успокоило его, скорее наоборот – еще больше обеспокоило, поскольку Пафнутьев останавливаться на достигнутом не собирался. Но тот, несмотря ни на что, был благодарен областному прокурору за то, что тот не отказывал в помощи, соглашался и выслушать его, и проникнуться его новыми затеями. Это уже было немало, требовать большего даже и неприлично.

Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет. Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.

– Рад видеть, Валерий Александрович! – воскликнул Пафнутьев.

– Да ладно тебе, – ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. – Садись.

– Премного благодарен! – отчеканил Пафнутьев.

– Когда ты входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, – улыбнулся Невродов. – Не забываешь ты меня, не забываешь, – произнес он не то с укором, не то с благодарностью.

– На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.

– Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности... И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.

– Виноват, – охотно повинился Пафнутьев. – Исправлюсь.

– Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело.... Анцыферова с божьей помощью упрятали лет на десять...

– Неужели отсидит?

– Конечно, нет. Годик помается, ну, может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...

– Не понял? – вскинулся Пафнутьев.

– Да ну тебя. – Невродов досадливо отвернулся. – Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?

– Пусть так, – согласился Пафнутьев.

– Из обоймы мы его на какое-то время вышибли, а что дальше будет, посмотрим... В любом случае, вернется другой человек. Даже год, Павел Николаевич, даже год заключения меняет человека. Говори, что нужно?

– Ордер на обыск.

– Кого обыскивать собираешься?

– Лучше вам этого не знать. Я сам впишу фамилию.

– Есть только один человек, фамилию которого я не решаюсь вписать своей рукой, – проговорил негромко Невродов, испытующе глядя на Пафнутьева. – Надеюсь...