Зона абсолютного счастья

– Милая смотри, какую я лампу для нас достал, – Чанг принес настольную лампу, которую ему сегодня подарил Парк Тэ Янг.

К нему Чанг ходил почти каждый день, помогал чинить оборудование и сам многому у него учился. Чанг делился со старшим товарищем своими планами. Но тот только отмахивался и повторял:

– Поменьше говори, да больше по сторонам смотри. Как сказано в пословице: "Рис рассыплешь – собрать можно, слово скажешь – назад не воротишь".

Действительно, люди в один момент собирались и без видимых причин уезжали из "Шалфея", а кое–кто просто пропадал, но об этом все старались не говорить. Причины, конечно у тех кто отъезжал были, но чаще всего о них можно было только догадываться. Официально начальство говорило об уехавших:

"Он поменял место работы"

Этот ответ Парк Тэ Янг иронично перевел как "Он поменял место работы и теперь он и вся его семья работаю в трудовом лагере". Сам Парк Тэ Янг хоть и призывал Чанга к осторожности, иногда не мог удержаться и ввернуть резкое словцо. Но язвил он только в присутствии самых близких людей.

Часто в "Шалфее" появлялись и новые люди. Кто–то поступал на работу, кто–то переезжал из других мест. К примеру, переехала в "Шалфей" и красотка официантка Кан Джин У. Ее комната была не далеко от комнаты, где Чанг жил вместе с женой, по этому им было хорошо слышно, как Кан Джин У играла на виолончели. Молодой человек довольно часто сталкивался с ней в коридоре. Но после тех препирательств в офицерском кафе, он предпочитал делать вид что не видит Кан Джин У и проходил мимо не здороваясь.

Фан Юн Ми сначала боялась всех, после тех историй, что рассказал о здешних нравах Чанг, потом перезнакомилась и стала гораздо приветливей. Иногда эта ее приветливость даже мешала. Слишком многие обитатели "Шалфея" стали заходить к ним в комнату. Чангу это не нравилось, он рассчитывал, что когда он будет жить с женой, общения с окружающими людьми будет меньше. Вышло же наоборот. Молодая жена не хотела замыкаться рамками семейного быта, хотела быть на виду. Чанг ее любил, и не стал в открытую выражать недовольство. Пока он не мог предложить никакой альтернативы.

Чанг и не подозревал, что совсем скоро уедет из "Шалфея" и сделает это по собственной воле.

***

Предвестьем злых невзгод душа омрачена

В восемь часов вечера уже темно. Хорошо, что дивизию не отключали от электричества и возле штаба горели фонари. Полковник Цой Мен Чер стоял у окна и смотрел, на подсвечиваемые фонарями уродливые силуэты деревьев, на территории дивизии. Какой–то идиот проверяющий сказал спилить все деревья на высоте четырех метров. Это мол из соображения безопасности, чтобы вражеские диверсанты не смогли спрятаться в пышной кроне деревьев. Теперь тополя пугающими обрубками с выросшей на макушке небольшой порослью навевали на прохожих мрачные мысли.

Полковник был скорее похож на крупного ученого, чем на военного. Лицо с крупными правильными чертами, седые волосы и тонкие очки в узкой золотистой оправе. Самым лучшим временем в жизни полковника была учеба в Советском союзе. Он тогда занимался на факультете бронетанковых войск, в городе у моря. Он с улыбкой вспоминал, как маленький вьетнамец, учившийся у них, обратился как–то к начальнику училища:

– Товарищ генерал дайте мне на время автомат и один патрон.

– Зачем это тебе?

– Мы посовещались и хотим расстрелять нашего сокурсника за нарушение дисциплины.

–За это у нас не расстреливают.

– Что же с ним делать?

– Пусть пару раз подраит туалет– этого достаточно.

Поведение вьетнамца было понятно. В корейской народной армии с провинившимися тоже не церемонились.

Но тогда до глубины души поразило Цой Мен Чера, случай, когда к генералу привели курсанта, рассказавшего о нем анекдот.

История была такая:

"Генерал, начальник военного училища, летит с курсантами на стажировку. Самолет терпит аварию где–то над морем, и с большим трудом пилотам удается посадить самолет на заброшенном острове. Тут, откуда ни возьмись, аборигены – в набедренных повязках, с копьями, в носах – кольца. Привели вождя, тот посмотрел на гостей и говорит: "Этих, – курсантов, – накормить, помыть и отправить на родину, а этого, – генерала, – сварить на ужин". Генерал: "Постойте, не делайте этого, за что же это?!" Вождь: "А ты помнишь, сволочь, какое ты мне сделал распределение?""

Цой Мен Чера поразило, что генерал не рассердился. Посмеявшись вместе со всеми, он отпустил курсанта без наказания. В корейской армии такое было немыслимо. Любое высказывание против руководства, даже в шутку, приравнивалось к измене.

Корейцы вместе с вьетнамцами и афганцами были, пожалуй, самыми бедными из студентов. Стипендия Цой Мен Чера была шестьдесят рублей, столько же денег получала тогда в СССР уборщица. Но он умудрялся покупать подарки не только для близких, но и дальних родственников и был очень доволен.

Для сравнения офицеры из Ливии, с которыми Цой Мен Чер занимался в одной группе, получали стипендию тысячу долларов и меняли их на рубли у спекулянтов. За каждый доллар спекулянты давали пять рублей. Поэтому ливийцы жили как арабские шейхи – питались в ресторанах, снимали в городе квартиру, заводили любовниц.

Но Цой Мен Чер об этом не думал, мыслей остаться в Советском Союзе у него тоже не было. Слишком высока цена была бы за такой шаг. Всех бы его родственников отправили в лагерь.

Он знал, что тем корейцам, которым удалось бежать в СССР, жилось совсем не сладко. Те из них, которые не могли валить лес в сорокаградусный мороз, разбивали камнем в поселке какое–то окошко, а потом радовались, что смогли попасть на пятнадцать суток за решетку. Сидеть в советской каталажке было лучше, чем жить на воле в Корее.

Вот тогда–то поразмышляв на эту тему у Цой Мен Чера и зародилась крамольная мысль, что не все делается в его стране так правильно, как об этом писали газеты. С годами эта мысль крепла. Особенно в ужасные девяностые, когда люди умирали от голода. И даже… Нет, об этом он не хотел вспоминать. Тогда он был молодой, горячий… Да и сколько лет с тех пор прошло…

Внизу показалась стройная фигура офицера.

«Пришел, все–таки», – подумал Цой Мен Чер, усаживаясь в кресло.

Разговор предстоял трудный и опасный.

Пройдя мимо часового на входе, Ян Кун направился в кабинет начальника политотдела.

– Разрешите войти?

– Входите.

Капитан и полковник внимательно смотрят друг на друга, изучают. Год совместной работы не сделали их отношения более доверительными. Да и вообще кому можно сейчас доверять?

– Я бы хотел узнать больше об этом служащем из ТБП, который хранил религиозную литературу, – сказал полковник.

– Что именно?

– Как вы на него вышли, как он вел себя во время задержания?

– На него донес местный грузчик, по фамилии Квон. Этот Квон узнал, как служащий прятал что–то в своей тумбочке. Когда увидел, что это запрещенная литература – сообщил мне.

– Как вы дальше действовали?

– Служащего задержал, литературу – уничтожил, грузчику Квону как поощрение выписал два килограмма риса. Арестованный, при задержании, не пытался отрицать свою вину, лишь повторял религиозные лозунги из изъятой у него книги.