Зона отдыха

– А чего? Я ничего. Слыхом не слыхивала.

– Счас ты у нас услышишь! Счас услышишь!

Серёга говорит шепотом:

– Васёк, дуем!

Я говорю:

– Васёк, дёру!

А он:

– Ребяты... Ноги не ходют. Пять дён не жрамши.

Перемигнулись, подхватили его под руки – и бежать. Через дорогу, в скверик, в глухие кусты. А бабы и не заметили. Бабы орут в две глотки, Шурке руки обрывают.

Усадили Полуторку на пенек, сами вокруг расселись:

– Рассказывай.

А он:

– Ребяты... Пожрать ба. Кишки слиплись.

У Ивана в руках авоська с батоном. С утречка за хлебом вышел, до обеда в дом не попал. Заглотал Полуторка батон, отдышался да и запел:

– Володя! Коля! Сергуня! Иван! Чаво было-то у меня, чаво было! Кланька озверела за подухи. Мать ее, мымра мелкозубая, злобой задавилась. Куда подухи девал? Я молчу. Сказывай! Я спать иду. Ребяты! Они меня ночью связали! Бельевой веревкой. За руки, за ноги. Примотали к кровати – ни вздохнуть, ни охнуть! Куда подухи девал? Я молчу. Сказывай! Я никак. Они мне, ребяты, жрать не давали. Они меня ремнем били. Кому продал? Я молчу. Где искать? Я как партизан: пытайте – не выдам. Теща разбегалась, задом на грудь прыгала: ребра трещали. В ей, в теще, центнер с довеском. Больно – не вздохнуть. Днем – лежу. Ночью – лежу. Без подухи, на голом матраце... А они: кому продал? Куда подевал?

Мы говорим:

– Васёк, а в туалет-то как?

– А никак, – говорит. – Не ел жа. Не с чего.

Мы опять:

– Как же ты, Васёк, раскололся?

Голову опустил:

– Да они, – говорит, – бутылку выставили. Скажешь – твоя будет. Я и сказал.

Глядим: Кланька с тещей топают. И Шурка посередке, как под конвоем.

Мы из кустов:

– Шур, а Шур! Куда они тебя?

А Шурка:

– Куда, никуда – за подухами.

Мы:

– Шур, а Шур! Литр пускай назад отдают. И пачку "Прибоя".

А Кланька:

– Отдам, как жа! Я вас всех под статью подведу.

И дальше пошли. А Полуторка поглядел им вслед, нехорошо так скривился и говорит:

– Ну, Кланя... Ой, Кланя... Дождешься ты у меня, боевая подруга.

Мы ему:

– Эй! Ты чего удумал?

А он сурово:

– Чаво, чаво – ничаво... Живы будем – поглядим.

Неделя прошла, другая, ходит Полуторка смурной, чего-то, похоже, замышляет. А чего – не сказывает.

– Володя, – говорит, – пятерочку не одолжишь?

– Откуда, Васёк? Сам бы стрельнул.

– Надо, – говорит, – вот так! – И по горлу ладонью: – А взять негде.

Иван спрашивает:

– Чего покупать собрался?

– Бутылку, – говорит, – и цветы.

Мы хором:

– Цветы?

– Цветы. Мириться с Кланькой буду.

– Ой, – говорю, – врешь, Васёк! Ой, врешь!

– Вру – не вру, тебе что за дело?

И ушел.

А назавтра всё и раскрылось.

Стрельнул Полуторка пятерочку, бутылку взял, цветов веник. Кланька увидала, обомлела:

– Васенька! Сокол ты мой! Ястреб долговязый! Коршун!..

И бегом – постель расстилать.

А он:

– Кланя, погоди. Погоди, Кланя.

– Чего годить-то? Заждалася!

– Выпьем, Кланя, для почину.

Она рада, она на всё согласна: выпьем так выпьем! Сидят они за столом, друг против дружки, цветы посередке, а он ей и подливает, он подливает.

– Ой, – говорит, – Вася, я уже пьяная.

– Не, – говорит, – Кланя, еще нет.

– Ой, – говорит, – Вася, чего ж ты-то не пьешь?

– Я завязал, Кланя. Будет с меня. Попил.

– Ах, – говорит, – Вася, это ты правильно. За это я, Вася, выпью.

– Выпей, Кланя, за это выпей. Я еще налью.

– Ай, Вася, я уж совсем пьяная...

– Пьяная, Кланя, а надо бы допить.

Вот она бутылку опорожнила на радостях, за собой на постель тянет. Недотянула, повалилась поперек – спит.

Полуторка на лестницу вышел, соседку к себе привел.

– Видишь? – говорит.

– Вижу.

– Пьяная она?

– Пьяная.

– А я?

– Ты, вроде, трезвый.

– Во... Милиция придет – скажешь.

И к телефону:

– Это милиция? Приезжайте, заберите мою жену. Пьет, буянит, матерится по-чёрному.

Те, из милиции:

– А свидетели есть?

– Есть, – говорит. – Соседка.

– А побои, – говорят, – в наличии?

Полуторка не понял:

– На ком, – говорит, – побои?

– На тебе, на ком еще?

– А надо?

– Не помешает.

– Тогда в наличии.

– Жди – приедем.

Пошел он на кухню, думает: где взять побои? Не самому себя бить.

А на плите кастрюля стоит. А в кастрюле – борщ. Попробовал – прокисло. А что, думает, если борщом окатиться? Это тебе почище побоев. Пьет, буянит, обливает помоями.

Взял кастрюлю, пошел в комнату да и вылил себе на голову. А остатки по полу, по столу, по стене покропил, Сидит – милицию ждет.

А милиции нет да нет, нет да нет...

Кланька на кровати дрыхнет, самому зевается, да как ему в постель ложиться, когда весь в борще? Волосы от жира слиплись, штаны промокли, капустные листья на ушах висят.

А милиции нет да нет, нет да нет...

Вот он думает: хорошо бы еще для дела черепков вокруг накидать. И огрызков всяких. И мусора. Приволок из кухни картошку в кожуре, огурцов, хлеба: сидит, ест, по сторонам кожуру кидает, корки, огрызки, горчицей брызгается. Поел – дернул клеенку за угол: весь пол в черепках.

А милиции нет да нет, нет да нет...

С еды на дрёму потянуло, веки – не разлепишь. Дай, думает, в коридоре лягу, у двери. Милиция позвонит, я и услышу. Чего на стуле зевать?

Лёг у двери на коврик, свернулся калачиком – и провалился сразу, в момент. Пушкой не пробудишь!

Просыпается – толкают.

Светло кругом, утро на дворе: Кланька рядом стоит, теща – неизвестно откуда да два милиционера.

Кланька на него:

– Бандит! Хулиган! Пьянь косоротая! Чего с домом наделал?! Забирайте его в милицию!

Полуторка с пола встает, брюки отряхивает:

– Кого это – его? Тебя надо забирать. Ты у нас пьянь да буянь. Это я милицию вызывал.

А сам в борще, в цвете свекольном.