Зона зла

– Снайпер.

– Хвалю. А нож? Ты кого-нибудь убивал ножом?

– Ножом? Нет.

Ответ прозвучал так, словно лейтенант вообще-то уже убивал кого-то, вот только ножом этого ему делать не приходилось.

– Научим.

Прямота суждений Духова неприятно задевала Мишина.

Все мы давно и хорошо научились прикрываться щитом красивых слов. Убийцу в обществе теперь элегантно именуют английским словом «киллер». Человек, по долгу службы приводящий в исполнение смертные приговоры, у нас давно не называется словом «палач».

Он – исполнитель.

Военные, обязанные в полной мере владеть искусством убивать, об этом мало задумываются. Генералы Генерального штаба, обводящие синими овалами города в странах вероятного противника, которые предназначены для сожжения ядерным огнем, думают только о том, как наиболее полно использовать силу оружия, но никогда не говорят: «Вот этот удар убьет сто тысяч людей». Когда политики публично заявляют, что их страна готова к применению «адекватных мер», они избегают всяческих уточнений. Между тем «адекватные» меры – это приказ политического руководства страны руководству военному внести в реестр ядерных объектов новые цели.

Когда президент приказывает начать войну внутри России, против своих сограждан, или атаковать парламент, он считает, что это не санкция на убийство, а «наведение конституционного порядка» в обществе.

Право быть честным перед самим собой и без стеснения называть свои дела убийством есть только у офицеров низшего звена. У тех, которые отдают приказ «Огонь!», заставляют тем самым солдат стрелять и сами стреляют.

Мишина шокировала грубая прямота Духова. «Я военный. Я офицер» – это звучит солидно. Разве хватит духа у человека, который носит военную форму, сказать о себе: «Я убийца именем своего государства»? И как такое заявление будет воспринято окружающими? Куда внушительней и благородней кажутся слова: «Я защитник родины». И все же, если честно, какие они к черту защитники родины здесь, в Афганистане, и что вообще защищают? Может ли быть справедливой война, которую правительство скрывает от своего народа?

Мысли Мишина текли враскоряку. Рассуждения Духова внесли в его душу массу сомнений, и он не знал, как ему поступить, что ответить.

Духов прекрасно понимал, сколь колючи словесные ёжики, которые он подбросил лейтенанту, но он был командир, а не политработник и засирать мозги подчиненным казенной ложью и всякого рода лозунгами не собирался.

– Хорошо, Мишин, я вижу, тебе не хочется знать о нас и о себе правду. Неуютная она, верно? И все же давай определимся до конца. Скажи, ты ехал к нам, чтобы храбро пасть в бою?

– Нет.

Ответ был искренним. И в самом деле, кто хочет, чтобы его хлопнули, пусть даже в звании героя?

– Верно мыслишь, Мишин. Верно. Тогда ты должен понимать несколько маленьких истин. Когда идет бой, для его участников возможны три исхода. Первый – ты побеждаешь. Второй – ты отступаешь. Третий – ты сдался в плен. Случается и четвертый вариант – тебя убивают, но мы его уже отбросили, верно?

Мишин слушал Духова настороженно. Тот говорил простые вещи, но понять, куда он гнет, все же непросто. А угадывать и отвечать так, чтобы это понравилось командиру, Мишин не собирался. Угодничество в себе он не развил и каким упрямцем пришел в училище, таким оттуда и вышел. Единственное, чего, безусловно, добились командиры, – это обтесали и отполировали наиболее острые углы характера, научили курсанта смирять желания и подчинять их приказу. Однако попадать впросак и показаться Духову дураком Мишину тоже не хотелось. Поэтому надо было хорошо понять, в какой угол его загоняет майор.

– Так, и что дальше?

– Дальше, Мишин, нож. Стрелять, насколько я понял, ты умеешь.

– При чем нож?

– При том, Мишин, что это оружие. Потому владеть им надо не, на уровне крутого Мусы с Бухарского базара, который считает, будто нож состоит из лезвия и рукоятки…

– Разве не так?

– Хорошо, что такое лезвие?

– Лезвие? Это боевая часть ножа. Во всяком случае, я так считаю.

– Боевая часть ножа, Мишин, – это клинок. Поражающие части клинка – лезвие и острие. Ту часть, которую держит рука, именуют черенком. В черенке можно выделить перекрестье, пятку и хвостовик. Вся длина ножа от пятки до острия именуется полосой…

– Хорошо, признаюсь, этого я не знал. Но разве в названиях дело?

– В них тоже. Нож нужно подбирать так, чтобы в нем все оказалось по руке. И пока ты не научишься им владеть, бойцом тебя считать рано. Впрочем, для начала ни стрелять, ни резать тебе не придется. Раз ты остаешься, то уже сегодня вечером пойдешь на дело. И без всякого оружия. Чтобы не было соблазна к нему потянуться.

– Да, но…

– Именно. И ты сейчас поймешь, почему обойдемся без «но». У нас в отряде обнаружилась течь. Кто-то из группы связан с афганцами, и, как говорят, наши тайны – кап-кап… Я примерно знаю, где происходят встречи нашего человека со связником душманов. Ты там и сядешь. Решено устроить засаду. Поскольку о твоем приезде никто не знает, лучше всего пойти на дело свежему человеку.

– Да, но без оружия…

– Так надо. Этих людей нельзя трогать. Их стоит выследить. И только потом прижать.

– А если они… Как мне без оружия?

– Мишин, ты волнуешься, что тебя обнаружат? Можешь отказаться. Найду тех, кто пойдет без оружия. И сочтет за честь.

– Понял. Пойду, раз надо.

– Мишин!

Лейтенанта уже начало раздражать, что Духов называет его только по фамилии. Мог бы по званию или по имени, как он называл других, кто во время их беседы заглядывал в командирскую палатку. До Мишина еще не доходило, что обращение по имени у командира ему предстояло заслужить. В момент их разговора фамилия «Мишин» была лишь символом человека, который существует, но которого еще рано причислять к своим товарищам, тем более к товарищам боевым.

– Мишин, заруби на носу…

– Не буду. Он у меня и без того не маленький…

Лейтенант огрызнулся, однако Духов впервые улыбнулся. Майор любил огрызающихся. Волк должен скалить зубы. Стоять, понурив голову, помахивать хвостом и ронять на землю зеленые лепешки – дело телячье. Сделать из телка бойца почти невозможно. Потому Духову импонировали волчата.

– Хорошо, нос не трогай. Просто запомни: командиру не отвечают «понял», а говорят «есть!».

Мишин тяжело вздохнул: Духов так замотал его, что он утратил осторожность и глупо пролетел, показав, что может забывать устав. Для офицера это предосудительно.

– Есть, товарищ майор.

– Вот так, – удовлетворенно сказал Духов, – сейчас и на будущее. – Помолчал. Задумчиво посмотрел на часы. – Отдыхай. Пока. Скоро двинемся. Сидеть в секрете будешь до утра. Пожевать я тебе захвачу…

Мишин прекрасно понимал, какому риску ему придется подвергнуться, оказавшись безоружным в секрете. Но выглядеть трусом (ох, скольких мужиков, не готовых к серьезным испытаниям, сгубила необдуманная лихость!) он не хотел.

Духов протянул руку, открытой ладонью вверх. Мишин шлепнул по ней двумя пальцами, скрепляя мужской договор.

К вечеру, когда сумерки начали сгущаться, Духов увел лейтенанта из расположения отряда. Минут двадцать они царапались вверх по крутому склону горы, которая днем выглядела ржаво-рыжей. Добравшись до широкой террасы, на которой громоздились завалы камней, Духов остановился.

– Видишь полость?

Он указал на бесформенную груду глыб, скатившихся в кои-то времена сверху по крутому склону.

Мишин пригляделся. И в самом деле, несколько плит, наваленных одна на другую, образовали на террасе нечто похожее на нору с низко нависавшей крышей.