Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Воплощением мужества для капитана стали: опрятность, резкий голос и умение пить, не закусывая…

Токарь снимает шинель. На шее его, как дурное предзнаменование, белеет узкая линия воротничка.

– Где Барковец? – спрашивает он. – Зовите!

Ефрейтор Барковец появляется в дверях. Он шалит ногой, плечом, закатывает глаза. То есть просто, грубо и совершенно неубедительно разыгрывает чувство вины.

Токарь согнутым пальцем расправляет диагоналевую офицерскую гимнастерку.

– Ефрейтор Барковец, – говорит он, – стыдитесь! Кто послал вчера на три буквы лейтенанта

Хуриева?

Товарищ капитан…

– Молчать!

– Если бы вы там присутствовали…

– Приказываю – молчать!

– Вы бы убедились…

– Я вас арестую, Барковец!

– Что я его справедливо… одернул…

– Трое суток ареста, – говорит капитан, – выходит по числу букв…

Когда ефрейтор удаляется, Токарь говорит мне:

– А ведь москвичи люди с юмором.

– Это верно.

– Ты бывал в Москве?

– Дважды, на сборах.

– А на скачках бывал?

– Никогда.

– Интересно, что за люди – жокеи?

– Вот не знаю.

– Физкультурники?

– Что-то вроде…

Токарь приходит домой. К его ногам, приседая от восторга, бросается черный спаниель.

– Брошка, Брошенька, – шепчет Токарь, роняя в снег ломти докторской колбасы.

Дома – теплая водка, последние известия. В ящике стола – пистолет…

– Брошка, Брошенька, единственный друг… Аникин демобилизовался… Остальные в люди повыходили. Идиот Пантелеев в Генштабе… Райзман – доцент, квартиру получил… Райзман и в Майданеке получил бы отдельную квартиру… Брошка, что же это мы с тобой?.. Валентина, сука, не пишет… Митя лошадь прислал…

Холод и тьма за окном. Избу обступили сугробы. Ни звука, ни шороха, выпил и жди. А сколько ждать – неизвестно. Если бы собаки залаяли или лампа погасла… Тогда можно снова налить…

Так он и засыпает – портупея, диагоналевая гимнастерка, сапоги… И лампочка горит до самого утра…

А утром я снова иду мимо оскверненного плаца к воротам. Резко вскидываю ладонь к фуражке. Потом вяло роняю ее и голосом, дрогнувшим от нежного Чувства, спрашиваю:

– Как ночь, дядя Леня?..

Когда-то я был перспективным армейским тяжеловесом. Одновременно – спортивным инструктором при штабе части. До штаба – надзирателем производственной зоны. А всему этому предшествовала давняя беседа с чиновников райвоенкомата.

– Ты парень образованный, – сказал комиссар, – Мог бы на сержанта выучиться. В ракетные части попасть… А охрану идут, кому уж терять нечего…

– Мне как раз нечего терять.

Комиссар взглянул на меня с подозрением:

– В каком это смысле?

– Из университета выгнали, с женой развелся…

Мне хотелось быть откровенным и простым. Доводы не убедили комиссара.

– Может, ты чего-нибудь это самое… Чего-нибудь слямзил? И смыться норовишь?

– Да, – говорю, – у нищего – жестянку с медяками.

– Не понял, – вздрогнул комиссар.

– Это так, вроде шутки.

– Что в ней смешного?

– Ничего, – говорю, – извините.

– Слушай, парень! Я тебе по-дружески скажу, ВОХРА – это ад!

Тогда я ответил, что ад – это мы сами. Просто этого не замечаем.

– А по-моему, – сказал комиссар, – ты чересчур умничаешь.

Отчаявшись

разобраться, комиссар начал заполнять мои документы.

Через месяц я оказался в школе надзорсостава под Ропчей. А еще через месяц инспектор рукопашного боя Торопцев, прощаясь, говорил:

– Запомни, можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Можно все! Но если можно убежать – беги! Беги, сынок, и не оглядывайся…

В моем кармане лежала инструкция. Четвертый пункт гласил:

"Если надзиратель в безвыходном положении, он дает команду часовому – «СТРЕЛЯЙТЕ В НАПРАВЛЕНИИ МЕНЯ…»

Штрафной изолятор, ночь. За стеной, позвякивая наручниками, бродит Анаги. Опер Борташевич говорит мне:

– Конечно, всякое бывает. Люди нервные, эгоцентричны до предела… Например? Раз мне голову на лесоповале хотели отпилить бензопилой "Дружба ".

– И что? – спросил я.

– Ну, что… Бензопилу отобрал и морду набил.

– Ясно.

– С топором была история на пересылке.

– И что? Чем кончилось?

– Отнял топор, дал по роже…

– Понятно.

– Один чифирной меня с ножом прихватывал.

– Нож отобрали и в морду?

Борташевич внимательно посмотрел на меня, затем расстегнул гимнастерку. Я увидел маленький, белый, леденящий душу шрам…

Ночью я спешу из штаба в казарму. И самый короткий путь – через зону. Я шагаю мимо одинаковых бараков, мимо желтых лампочек в проволочных сетках. Я спешу, ощущая родство тишины и мороза.

Иногда распахиваются двери бараков. Из натопленного жилья с облаком белого пара выскакивает зек. Он мочится, закуривает, кричит часовому на вышке:

– Але, начальник! Кто из нас в тюрьме? Ты или я?!

Часовой лениво матерится, кутаясь в тулуп…

Из южного барака раздается крик. Я бегу, на ходу расстегивая манжеты. На досках лежит в сапогах рецидивист Купцов, орет и указывает пальцем. По стене движется таракан, черный и блестящий, как гоночная автомашина.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Ой, боюсь, начальник! Кто его знает, что у таракана на уме!..

– А вы шутник, – говорю я, – как зовут?

– Зимой – Кузьмой, а летом Филаретом.

– За что сидите?

– Улицу неверно перешел… С чужим баулом.

– Прости, начальник, – миролюбиво высказывается бугор Агешин, – это юмор такой. Как говорится, дружеский шарж. Давай лучше ужинать…

"Поем, – думаю я, – они ведь такие же люди… А человек от природы… " И так далее…

Ели мясо, зажаренное в бараке на плите. Потом курили. Кто-то взял гитару, сентиментальным голосом напевая:

…Выше голову, милый, я ждать не устану,

Моя совесть чиста, хоть одежда в пыли,

Надо мной раскаленный шатер Казахстана,

Бесконечная степь золотится вдали…

«Милые, в общем-то, люди, – думал я, – хоть и бандиты, разумеется… Но ведь жизнь искалечила, среда заела…»

– Эй, начальник, – сказал бугор Агешин, – знаешь, кого ты ел?

Все засмеялись. Я встал.

– Знаешь, из чего эти самые котлеты?

Я почувствовал, как в моем желудке разрывается бомба.

Поделиться с друзьями: