Зощенко

Однако не станем недооценивать силу и убедительность социалистической идеологии, которой столь целенаправленно и успешно пользовались большевики, а также привлекательность общечеловеческих идеалов, взятых ею на вооружение, и потому широкую ее популярность вообще, а в России особенно. Не забудем и того, что большевистский переворот в России послужил великим уроком для стран Запада в сфере их социальной политики, весьма дотоле безжалостной. (В очередной раз Россия, как и писал некогда Чаадаев, своей трагедией послужила уроком для других, не себе.)

Это — о том, что касается «теоретических» рассуждений и построений Зощенко. Что до его признаний, то тут нельзя не сказать о его открытом прощании с сатирой. В отделе «Коварство» он с иронией говорил:

«1.<…> Но, прежде чем приступить к делу, дозвольте поделиться с читателем гражданской скорбью.

2. Своей профессией, уважаемый читатель, мы не особенно довольны.

Профессия сатирика довольно, в сущности, грубая, крикливая и малосимпатичная.

Постоянно приходится говорить окружающим какие-то колкости, какие-то грубые слова — „дураки“, „шантрапа“, „подхалимы“, „заелись“ и так далее.

Действительно, подобная профессия в другой раз как-то даже озадачивает современников. Некоторые думают: „Да что это такое? Не может быть! Да нужно ли это, вообще-то говоря?“

3. И верно — на первый, поверхностный взгляд все другие профессии кажутся значительно милей и доступней человеческой душе. <…>

4. И только, я говорю, мы, сатирики, вроде как бы и не люди, а собаки.

Нет, вообще-то говоря, если подумать глубже, профессия эта тоже нужная и полезная в общественном смысле. Она одергивает дураков и предостерегает умных от их глупых поступков. <…> Она иллюстрирует всякого рода решения и постановления, а также приносит известную пользу в смысле перевоспитания людских кадров.

Так что профессия, спору нет, в высшей степени не так уж очень особенно бесполезная.

Единственно, я говорю, профессия тем нехороша, что она не дает много беспечной радости своему владельцу. <…>

Она предрасполагает к меланхолии и нарушает обмен веществ. Нервная экзема и сахарное изнурение также иной раз суть прямые следствия этой вредной профессии. Кроме того, она портит характер, ссорит с окружающими и нередко разводит с женами.

5. И в силу вышеизложенного, отличаясь оптимизмом и крайней любовью к жизни и к людям, решили мы больше не напирать на сатирическую сторону дела.

И, не отказываясь от сатиры, решили мы с этого момента слегка, что ли, переменить курс нашего литературного корабля».

Это признание Зощенко на страницах книги заметно отличается от сделанного в личном письме критику Е. Журбиной, где горько прозвучал данный им себе безоговорочный сигнал «стоп»: «В общем, смешно думать о настоящей сатире. Недаром я (посмотрите) написал, что меняю курс литературного корабля (это в коварстве)». Признание было сделано в момент выхода в свет «Голубой книги». Но то было вынужденное отступление, перемена в дальнейшей работе и старание писателя проявить себя в новых условиях.

А вот что побудило его обтесывать, подгонять, укладывать, как в прокрустово ложе, в заранее намеренные отсеки «Голубой книги» свои прежние рассказы 20-х годов, где они, в свою очередь, после «исторических новелл» должны были демонстрировать, «что иной раз случается и бывает на этом фронте в наши переходные дни»?..

Он менял привычные названия известных рассказов на явно нравоучительные, изменял концовки — на прямо противоположные прежним, внося в них оптимизм, сочинял назидательные связки, делая эти рассказы частицами единого тематического потока, нивелировал, заглаживал свой знаменитый зощенковский язык. В этом заданном потоке рассказы переставали быть самостоятельными шедеврами, превращались в однобокие иллюстрации заявленной автором темы.

И наконец, включенные в «исторический поток», эти рассказы 20-х годов, появляясь вслед за примитивно и карикатурно подаваемыми эпизодами из давних времен, теряли свою собственную неповторимость и конкретность, переставали быть теми художественными документами своей эпохи, главная ценность которых была в ярком и провидческом запечатлении последствий большевистского переворота в России. Трагедия послеоктябрьской эпохи со всею ее исключительностью подверстывалась теперь к общеисторической «человеческой комедии»…

Но, вероятно, наибольшие потери от такой операции со своими прежними рассказами должен был понести сам позволивший себе это автор. Давно замечено: самая коварная измена — подмена. И то, что происходило с Зощенко-писателем, было неотрывно и от Зощенко-человека.

По мнению Цезаря Вольпе, Зощенко не был до конца уверен в том, что ему следовало переписывать свои прежние рассказы. Однако он считал задуманную им «Голубую книгу» исключительно важной и нужной современному читателю. И дабы не откладывать завершение книги на несколько необходимых для написания лет, он все же решил переработать и вставить в нее эти старые рассказы. «И это чувство современного читателя, которое отражает представление Зощенко о народности своей литературной работы, объясняет, почему Зощенко спешил с выпуском „Голубой книги“», — пишет Вольпе.

Позднейшие исследователи, уже в эпоху «гласности», справедливо добавляли в свои публикации сведения о тех процессах (в том числе и начавшихся судебных), которые происходили в общественной и литературной жизни 30-х годов. Острые споры велись тогда и по поводу сатиры — с требованием «положительной», «оптимистической» сатиры или вовсе отмены ее, что также влияло на работу Зощенко, лишало его уверенности в себе.

Тем не менее его рассказы 20-х годов и после «Голубой книги» появлялись в новых изданиях в своем первозданном виде (с добавлением, конечно, более поздних произведений). Они как бы попали в непростреливаемое литературное пространство. Так что совершенная над ними экзекуция для «Голубой книги» не была вызвана внешними обстоятельствами. То было в большей степени решение самого автора, осуществленное под воздействием его «новой фантазии», как выразился он сам. Или — под воздействием возобладавшей в нем идеологии, как сказали бы мы. Не подвела его и на этот раз интуиция. «Голубая книга» появилась на диво своевременно — и в общественной жизни, и в жизни автора. Страна стремительно приближалась к пику непрестанно шедших в ней массовых репрессий.

2. СОЦРЕАЛИСТ

«Голубая книга» публиковалась в московском «толстом» журнале «Красная новь». Таким образом, Михаил Зощенко, напечатавший перед тем свою «Возвращенную молодость» в ленинградской «Звезде» (а еще раньше здесь же повесть «Сирень цветет»), стал признанным «толстожурнальным» автором, что, в свою очередь, было признаком литературной респектабельности.

Как и все, что писал Зощенко, «Голубая книга» вызвала широкий интерес читателей. Но то был уже читатель, по большей части, не «дикий», с которым он так хотел иметь дело прежде, семь лет назад, когда высказывал Чуковскому свое душевное желание — погулять еще года два на воле, а не выходить в красивых коленкоровых переплетах… Теперь это была читательская «общественность», в среде которой и проходили организованные обсуждения книги. Например, целую серию таких читательских конференций на главных промышленных гигантах Ленинграда — на машиностроительном заводе имени Ленина, на заводе-втузе имени Сталина, на Кировском заводе, на «Красном треугольнике» — провел по поручению издательства «Советский писатель» критик и литературовед Цезарь Вольпе, считавший, что эта «книга оказалась самой большой художественной удачей Зощенко».

Состоялось, разумеется, обсуждение «Голубой книги» и писателями. Много и горячо спорили о жанре, композиции, содержании, стиле. И сам Зощенко поведал о найденном им методе движения новелл, который делает книгу — по ее внутреннему содержанию — романом… Как свидетельствует Вольпе, особенно поддержали Зощенко «Серапионовы братья», говорившие в своих выступлениях, что «его работа лежит в основном русле великих традиций классической литературы». Дал высокую оценку книге и Горький. «Оригинальность книги, вероятно, не сразу будет оценена так высоко, как она того заслуживает», — написал патриарх, создавший недавно Союз советских писателей. Установка Сталина объединить всех писателей страны в организованную профессиональную корпорацию, подконтрольную партии и получающую значительные льготы от государства, учредить общесоюзный департамент по литературе была уже выполнена.