Зов Крови

Декар держал руку на голове бабы Фроси долго, минуты три. Аура старушки при этом полыхала всеми цветами радуги, как факел в полной темноте.

Как только страж убрал руку, баба Фрося очнулась и посмотрела на нас ясным, чистым взглядом. Затем она перевела взгляд на Декара, который стоял всё также с протянутой рукой, только теперь ладонью вверх.

Взглянув на ладонь, старушка кивнула каким-то своим мыслям и, кряхтя, поднялась с лавочки. Касаясь кончиками трясущихся пальцев стены дома, она медленно побрела ко входу в свою избушку.

Мы молча наблюдали за этой сценой, разинув рты от удивления.

«Декар, — спросил я по мыслесвязи, — что это всё значит?»

Страж мне не ответил, даже, как говорится, не повел бровью в мою сторону. Складывалось полное ощущение того, что он просто сейчас завис, сломался. Стоял как статуя с протянутой рукой, уперев свой немигающий взгляд прямо перед собой. На моей памяти с ним такое было впервые.

Минут через пять показалась медленно идущая в нашу сторону баба Фрося. Шла она к нам явно нехотя. От моего взгляда не ускользнули ее недовольно поджатые тонкие губы и глаза, полные скорби. В кулаке она сжимала какой-то предмет, а между ее пальцами свисал блестящий шнурок. Могу побиться об заклад на что угодно, что материал, из которого был сделан шнурок, я встречал совсем недавно и не так далеко… В Ковчеге! Из похожего металла было сделано кресло для установки мне бриала. Не веря своим глазам, я уставился на бабу Фросю.

Она подошла к Декару, вздохнула и с явным сожалением положила ему на ладонь маленький цилиндрик размерами примерно с мизинец взрослого человека. В верхней части цилиндра, через небольшое кольцо, был пропущен металлический шнурок.

Страж зажал цилиндрик между большим и указательными пальцами, пристально глянул на него и затем ловким движением спрятал его у себя на поясе.

Пока он проделывал эти манипуляции, дала о себе знать Кира:

— Портативный портал принудительной передачи данных — модель «Саар». Остаток энергии ноль процентов.

Баба Фрося посмотрела на нас и, виновато пожав плечами, развела руки в стороны, показав нам свои мозолистые ладони. Губы ее при этом дрожали, а глаза были на мокром месте.

— Как же я теперь без него, а? Милок, ну как, а?

— Была произведена попытка принудительной передачи данных при первом контакте, — проговорил страж на русском языке, одновременно проведя руками над головой бабы Фроси. — Безрезультатно. Вся информация осталась в накопителе. Но тебе он помог пробудить твой дар! Так что с потерей Саара всё как было, так и останется, тебе не о чем переживать!

Он убрал руки от ее головы и кивнул:

— У тебя свой дар с рождения, просто Саар невольно пробудил его.

После этих слов стража все удивленно посмотрели на бабу Фросю.

— Ефросинья, ничего нам рассказать не хочешь? — как-то особенно мягко спросил у нее дед.

Старушка тяжело уселась на лавочку и положила руки на стол. Вздохнув, она достала из кармана колоду, расстелила на столешнице платочек и, шмыгнув носом, начала молча перебирать карты, раскладывая их по три.

В какой-то момент взгляд ее замер на одной точке, она решительно отложила карты в сторону и начала свой рассказ:

— Раньше до войны жила я в Крымске — это совсем маленький городок недалече отсюда. Если через горы, то два дня пёхом. В начале лета сорок третьего сильно немец лютовал в тех краях. Даже не так немцы, как румыны — будь они прокляты!

Баба Фрося поджала губы, и глаза ее повлажнели.

— Вот где сволочи, каких поискать! Как мародерствовать, так они впереди всех, скоты… Всё выносили из дома, даже зубной порошок! Вот у кого нюх, ничего от них не скроешь! А чуть что не так, в лучшем случае прикладом в зубы, а то и ножом по горлу или в пузо, с этих мразей спроса никакого! Творили гады, что хотели! А вот, ежели надо было в атаку идти, то они мыла нажрутся и по кустам, мол, дизентерия у них! Немцы и сами их сильно недолюбливали. Шпыняли… как тех шестерок.

Старушка смяла в руке платок, потом положила его на стол, разглаживая края.

— Так вот к чему я это. Житья от этих извергов совсем не стало! Отец мой в то время партизанил в тех местах, в отряде «Ястребок», так, по-моему, он назывался, если мне память не изменяет. Вот он и решил — при первой же возможности от греха подальше меня через эти самые горы из Крымска сюда и переправить. Линия фронта тогда жиденькая была, можно было проскочить, если тропы правильные знать. Отец мой хорошо знал. Здесь у него тогда сестра жила, тётка моя родная, Агафьей звали.

Баба Фрося перекрестилась.

— Тут наши воинские части повсюду стояли. А в самом Рыбачьем, вон в том самом лесочке, что сейчас за вашей стеной, небольшой полевой госпиталь располагался. Не помню, говорила вам или нет, но мне в то время пятнадцать годков уже было, так что я в том госпитале почти всё время и проводила. Помогала медсестрам, убирала в палатках, стирала, мыла… Одним словом, помогала, чем могла.

Баба Фрося посмотрела в лицо Декару. Для этого ей потребовалось задрать голову и откинуться на спинку лавочки.

— Я тот день, как сейчас помню, наши притащили на край скалы какую-то огромную пушку на гусеницах, начали из нее палить по кораблям, что шли из Новороссийска, да так, что у нас в домах враз все стёкла из окон повылетали. Я за той пальбой тогда из лесочка наблюдала. Глазастая была в то время, далеко видела. А потом налетели «юнкерсы». С воем начали ровнять Рыбачий с землей, ну и пушку эту самоходную заодно. А потом один бомбардировщик зашел на лесочек и сбросил две бомбы, как мне казалось, прямо на меня. Я тогда только и успела в специально для этого вырытую яму спрыгнуть. Их тогда много вокруг госпиталя нарыто было. Прыгнула как-то неудачно и зацепилась руками за деревянный бруствер. Повисла на руках, держась за него. Нет чтобы дурехе отпустить и упасть на дно, запрятаться, так нет, держалась до последнего, пока бомба рядом не взорвалась и не оставила мне отметины на всю мою оставшуюся жизнь.

Баба Фрося протянула нам руки, показывая множество белых маленьких шрамов густо покрывавших пальцы, кисти и предплечья. Я как-то раньше на них даже внимания не обращал.

— А вторая бомба взорвалась недалеко от госпиталя, хорошо хоть не в самом, но и она бед натворила тогда, — продолжала старушка, вздыхая и потирая шрамы на правой руке. — Я, как дура, выскочила из ямы и, не чувствуя боли, с окровавленными по локоть руками бросилась к госпитальным палаткам. Не соображала тогда, зачем туда бегу, то ли помощь оказать раненым, то ли себе. От страха совсем не понимала ничего! Бежала сквозь кусты, ничего не видя перед собой и не слыша. И так на полном ходу угодила в огромную воронку от той второй авиабомбы, что взорвалась недалеко от этих самих палаток. При падении я ударилась головой и потеряла сознание, а когда очнулась, то не сразу и поняла где я.

Баба Фрося вытерла платком вспотевший подбородок и, прикрыв глаза, продолжила:

— Сколько была в беспамятстве — не помню. Когда очнулась, то солнечные лучи все еще светили через дырку в потолке. Они еле освещали квадратное помещение с каменным полом и выложенными таким же камнем стенами. В комнате не было ничего, кроме резной мраморной тумбы, похожей на алтарь. На ней находилась скульптура из белого мрамора — человек по пояс, — баба Фрося провела себе рукой ниже груди, — ликом, кстати, сильно похожий на вас.