Зов ночной птицы

– Продолжайте, – произнес дородный мужчина в парике впечатляющих размеров, озирая пейзаж из окна на втором этаже своего дома. – Я слушаю.

Еще один мужчина в этом помещении – рабочем кабинете с полками книг в кожаных переплетах и красно-золотым персидским ковром на полу – сидел на скамейке перед письменным столом из африканского красного дерева и держал на коленях раскрытый гроссбух. Он был здесь визитером – кресло напротив него, за столом, принадлежало обладателю парика и только что освободилось от двухсот двадцати фунтов его веса. Визитер прочистил горло и переместил указательный палец на следующую строку в гроссбухе.

– Хлопок опять не дал всходов, – сообщил он. – Как и посевы табака.

Он помедлил, прежде чем нанести следующий удар:

– С горечью вынужден сообщить, что две трети яблонь поражены гнилью.

– Две трети?! – повторил человек у окна, не поворачиваясь и продолжая смотреть наружу.

Его парик волнами белых кудряшек обтекал плечи темно-синего сюртука с медными пуговицами. Наряд дополняли белые кружевные манжеты, белые чулки на толстых икрах и отполированные до блеска башмаки с серебряными пряжками.

– Да, сэр. Та же история со сливами и с половиной груш. Черешни пока не затронуты, но Гуд считает, что какие-то вредители отложили яйца во все фруктовые деревья. Орехов и каштанов это не коснулось, но потоки воды на плантациях смыли верхний слой почвы и обнажили их корни, что делает деревья уязвимыми ко всякого рода повреждениям.

Докладчик прервал это перечисление бед, чтобы поправить очки на носу. Это был человек среднего роста и соответствующей комплекции, равно как средних лет и посредственной внешности. Светло-русые волосы, высокий лоб и бледно-голубые глаза дополнялись кислой миной, характерной для измученного работой счетовода. Его одежда, в отличие от богатого наряда хозяина, состояла из простой белой рубашки, коричневого камзола и песочного цвета штанов.

– Продолжай, Эдвард, – негромко повторил человек у окна. – Я весь внимание.

– Да, сэр. – Визитер, Эдвард Уинстон, вернулся к записям в гроссбухе. – Гуд высказал одно предложение касательно фруктовых деревьев и настоятельно попросил передать его вам.

Он вновь сделал паузу.

– И в чем состоит его предложение?

Прежде чем продолжить, Уинстон поднял руку и медленно провел двумя пальцами по краям губ. Человек у окна ждал, распрямив широкую спину и сохраняя неподвижность. Наконец Уинстон произнес:

– Гуд советует их сжечь.

– Сжечь? Какие из деревьев? Только больные?

– Нет, сэр. Все.

В комнате надолго установилось молчание. Человек у окна наполнил легкие воздухом и медленно выдохнул; одновременно его спина обмякла и плечи опустились.

– Все, – повторил он.

– Гуд считает, что сожжение – это единственный способ истребить вредителей. Он говорит, что уничтожать только больные деревья в конечном счете бесполезно. Более того, он предлагает разбить новые сады в другом месте, а на прежнем очистить почву морской водой и золой.

Человек у окна издал тихий звук, в котором, однако, можно было расслышать страдальческие нотки. А когда он вновь заговорил, голос звучал еле слышно.

– И сколько всего деревьев надо сжечь?

Уинстон сверился со своим гроссбухом.

– Восемьдесят четыре яблони, пятьдесят две сливы, семьдесят восемь черешен, сорок четыре груши.

– Это значит, нам придется все начинать сначала?

– Боюсь, что так, сэр. Береженого Бог бережет, как я всегда говорю в подобных случаях.

– Тысяча чертей! – шепотом выругался человек у окна. Он уперся ладонями в подоконник, тогда как его карие глаза с покрасневшими веками взирали на обреченные плоды его трудов и мечтаний. – Неужели это она наслала на нас проклятие, Эдвард?

– Мне это неведомо, сэр, – честно ответил Уинстон.

Роберт Бидвелл, тот самый человек у окна, к своим сорока семи годам хлебнул уже немало горя и страданий. Лицо его избороздили глубокие складки, лоб всегда был нахмурен, вокруг тонкогубого рта и на подбородке образовалась сплошная сетка морщин. Многие из этих отметин появились в последние пять лет – с тех самых пор, как он официально стал владельцем девятисот девяноста акров земли на побережье колонии Каролина. Но тогда это была лишь мечта, а сейчас перед ним, в косых лучах красноватого солнца среди зловеще набухающих туч, лежало его творение.

Он назвал это место Фаунт-Ройал [4] по двоякой причине. Во-первых, в знак благодарности королю Вильгельму и королеве Марии [5] , чья вера в его лидерские и управленческие качества была подобна неиссякаемому источнику; а во-вторых, ввиду наличия реального источника, давшего поселку перспективы для развития. Этот источник находился в шестидесяти ярдах от главных ворот его особняка – единственного двухэтажного здания в Фаунт-Ройале – и представлял собой овальное озерцо пресной, всегда холодной воды голубоватого цвета площадью примерно три акра. Землемер, несколько лет назад составлявший карту этой местности и среди прочего промерявший источник, сообщил Бидвеллу, что его глубина превышает сорок футов. Источник был жизненно важен для поселения, в изобилии обеспечивая его пресной водой, тогда как во всей округе преобладали соляные болота и черные гнилые пруды.

4

Fount Royal (англ.) – Королевский источник.

5

Вильгельм III Оранский (1650–1702) являлся правителем Нидерландов с 1672 г. и королем Англии с 1689 г., а Мария II Стюарт (1662–1694) была его супругой и соправительницей.

На мелководьях озерца рос камыш, а на травянистых берегах тут и там попадались дикие цветы, устойчивые к холоду, которым постоянно тянуло от воды. Фактически источник был центром Фаунт-Ройала, и к нему сходились все местные улицы – пока что не мощеные, а лишь посыпанные песком и ракушечной крошкой. Этих улиц было всего четыре, и названия им также придумал Бидвелл: улица Правды шла на восток, улица Усердия – на запад, улица Гармонии – на север, улица Мира – на юг. Вдоль этих улиц располагались побеленные дощатые домики, крашенные охрой амбары, огороженные выгоны, сарайчики с односкатными крышами и разнообразные мастерские, что в совокупности и составляло поселение.

На улице Усердия трудился у горна кузнец; на улице Правды стояли друг напротив друга школа и бакалейная лавка; на улице Гармонии соседствовали сразу три церкви – англиканская, лютеранская и пресвитерианская, – которым составляло компанию небольшое, но, увы, довольно плотно заселенное кладбище; улица Мира, пройдя мимо сгрудившихся лачуг рабов и личной конюшни Бидвелла, упиралась в лес, за которым лежали приливные болота, а дальше уже был морской простор. В свою очередь, улица Усердия вела к садам и плантациям, с которых Бидвелл рассчитывал снимать богатые урожаи яблок, груш, хлопка, кукурузы, бобов и табака. На улице Правды находилась еще и тюрьма, где держали «ту самую женщину», а также просторное здание, используемое в качестве дома собраний. Цирюльня разместилась на улице Гармонии, рядом с таверной Питера Ван Ганди, а прочие мелкие заведения были рассеяны по всему поселку в надежде, что мечта Бидвелла осуществится и со временем здесь возникнет полноценный город, самый южный в колониях.

Из почти тысячи акров, приобретенных Бидвеллом, лишь немногим более двух сотен были использованы под застройку, насаждения, посевы или пастбища. Для защиты от индейцев весь поселок, включая сады, был обнесен частоколом из заостренных бревен. Единственным входом со стороны суши были ворота в конце улицы Гармонии, тогда как с моря охранные функции выполняла поднимавшаяся над прибрежными зарослями вышка, на которой днем и ночью дежурил ополченец с мушкетом. Такая же дозорная вышка стояла и подле ворот, позволяя издали замечать всех, кто по дороге приближался к поселку.