Зов Оз-моры
Шрифт:
– Одним войском идут.
– Я так и думал. Свободен.
Казак вышел.
– В полночь выступим, – сказал Путила.
– Сейчас надоть выходить, – затряс головой стрелецкий пятидесятник. – А то не успеем раньше татар. Боборыкин обосрётся. Подумает, подкрепления вообще не будет.
– Ну и хрен с ним! – махнул рукой Быков. – Что он мне, этот Боборыкин?
– Как же ж?
– Так же ж! – передразнил его стрелецкий голова. – Неужто не понял мою мысль?
– Зажать чертей надумал? – ответил пятидесятник.
– Вооот! – Быков поднял указательный палец вверх. – А то
– Ты голова, тебе виднее, – со вздохом согласился Поротая Ноздря.
3. Москва верит ушам… отрезанным
Вышли ратники в полночь. Ливень уже прекратился, небо очистилось. Заскрипели и загремели на ухабах телеги, гружённые дубовыми щитами. Зафыркали и прерывисто задышали лошади. Запели люди.
Водные преграды козловцам преодолевать не пришлось. Двигались на юго-восток по топкой местности, между верховьями Суравы и Большой Липовицы. Русские хорошо знали эту дорогу, а вот татары её не жаловали: повернёшь чуть не туда – и заблудишься в болотах.
На рассвете приблизились к Студенцу – реке, чуть южнее устья которой был построен Тамбов. За зарослями краснотала уже гремел бой жерехов, глушащих рыбью мелочь мощными хвостами. Словно от стыда рдели бердыши стрельцов и доспехи поместных конников. Татары ведь наверняка уже осадили крепость и осыпают стрелами её защитников, а козловцы преодолели лишь две трети пути до него.
Утро было свежим, и от кафтанов шёл пар: они так и не просохли за время отдыха в острожке. Однако после пытки слепнями поход во влажной одежде казался Денису терпимым неудобством.
Наконец, вдали показалась сторожевая башня тамбовского детинца, которая звалась Московской. Больше двадцати косых саженей в высоту! Ничего похожего Денис не видел нигде – ни в его родном Рясске, ни в Козлове. Скоро ратники упёрлись в засечную линию, которая защищала Тамбов с запада, и Быков приказал повернуть на юг.
Козловцы долги шли вдоль засеки, ощетинившейся надолбами и заострёнными сучьями поваленных деревьев. Слева слышалось уханье крепостных пушек: вестовой колокол давно уже отзвонил, татары пошли на приступ города.
Наконец, показались прорехи в заграждении: татары разворотили его, чтобы провести к крепости своих коней. Козловцы принялись раздвигать мокрые колья выкорчеванных надолб, расчищая путь для обоза со щитами. Радовались, что на брёвнах осталась кора, и они не выскальзывали из рук.
Когда козловцы миновали засеку, Быков распорядился сделать из кольев рогатки и загородить ими прогалины в засеке, чтобы задержать татар, если те вздумают спасаться бегством.
Вскоре послышался вороний грай. Голодные птицы слетались к лежащим на лугу конским трупам. Однако убитых бойцов не было видно. Ни одного!
Юный всадник, судя по доспехам, из мелкопоместных дворян или сынов боярских, решил проехать по сочно-зелёным кудрям птичьей гречишки. Его жеребец не заметил в траве стальной шип, наступил
на него, жалобно заржал и упал. В бока ему вонзились ещё три острия. Хозяин, который успел спрыгнуть с коня, склонил над ним заплаканное лицо.– Чего стоишь? – прикрикнул на него Быков. – Убивай своего друга, чтоб не мучился.
Пожилой ополченец дал юноше дубину. Тот оглушил коня и вытащил из ножен кинжал…
– Здесь «чеснок»! – раздался возглас головы. – Берегись травы!
Ратники осторожно двинулись по полевой дороге. Юноша, простившись с убитым жеребцом, присоединился к простонародным пехотинцам, которые подтрунивали над ним, будто бы не чувствуя его горя.
Башня Московских ворот росла с каждым шагом. Денису показалось, что она дышит – становится то шире, то уже. «Это от усталости», – понял он.
– Как будто в небо упирается! Зачем Боборыкин такую отгрохал? – недоумевал Аким.
– Чтоб издали видеть огни тревоги, – ответил Денис.
Луг закончился. Ратники шли теперь среди сожжённых слободских изб, не встречая ни одной живой души: все слобожане укрылись за стенами крепости.
Всё громче звучали выстрелы из завесных и затинных пищалей, свист татарских стрел, боевой клич степняков, крики раненых и умирающих… Ветер дул со стороны Тамбова, и до ратников уже доносилась вонь изо рва, в который жители города сливали помои и испражнения.
И вот козловцы увидели степняков, сгрудившихся возле моста перед Московскими воротами крепости. Все они спешились, а жеребцов привязали поодаль.
Татары осыпали город стрелами, которые хищно обрушивались на защитников города, пролетая над частоколом из дубовых брёвен. Некоторые лучники специально стреляли по бойницам, мешая прицеливаться пушкарям и пищальникам.
Тамбовцы отвечали залпами из луков, пушек и пищалей, сбрасывали с Московской башни брёвна, камни и мешки, наполненные мусором, медной и железной утварью. Падая с высоты в двадцать косых саженей, эти нехитрые предметы по смертоносности ненамного уступали пушечным ядрам.
– Вот ещё почему башня такая высокая! – шепнул Денис Акиму.
Поодаль, ближе к роще, несколько степняков сбивали длинные лестницы для штурма города.
Быков приказал козловцам остановиться.
– Татары уже знают о нашем приходе, – проорал он, как иерихонская труба. – Знают, но на нас все не кинутся. К пушкам спинами не повернутся. Их ведь всего-то три тысячи. Сначала поубавим их. Потом, когда тонбовцы выйдут из крепости, отрежем степнякам путь назад. Не дадим уйти, утопим гадов в вонючем рве!
Слобожанам и крестьянам, у которых не было пищалей, бердышей, луков или сабель, Быков велел снять с телег щиты, поставить их на колёса, подкатить к Тамбову на расстояние ружейного выстрела и сцепить друг с другом. Он знал, что лёгкие татарские стрелы летят дальше, чем выпущенные из ручниц пули, и что устанавливать гуляй-город козловцам придётся под обстрелом, поэтому и решил сберечь тех, кто лучше вооружён.
Когда ополченцы начали сцеплять щиты, на них понёсся рой стрел. Тамбовцы почувствовали облегчение: татарские лучники отвернулись от бойниц. Раздался слаженный пушечный залп и хриплые вопли умирающих степняков.