Зов пахарей

С тех пор как я себя помню, с того самого времени как я стал что-то смекать, армянская действительность в Сасуне и Мушской долине выглядела так: люди из одного клана составляли население целого села. Глава рода был одновременно и старостой села, ресом, чьи решения были обязательны для всех. Собственно, клан – это ведь одно большое разросшееся семейство. Глава такого семейства пользовался особым уважением и почетом. От двадцати до сорока и даже больше человек – такое количество народу в одном доме было принятым порядком. К примеру, род Марто из села Семал состоял из шестидесяти четырех человек. До глубокой старости Марто руководил хозяйством и всем селом. И когда старость в конце концов взяла верх, Марто, совсем уже дряхлого, сменил его сын Горге, который, так же как Марто, стал ресом, то есть головой этого села.

Труд землепашца был свят. Когда отец семейства или кто-либо из пахарей возвращался домой с поля, все домочадцы, весь род от мала до велика, вставал и стоя приветствовал работника.

Свадьбу справляли всей общиной. Хорошей свадьбой считалась та, на которой лопались семь свирелей.

Если кто-нибудь из членов общины в результате пожара, наводнения или снежного обвала лишался дома, всем селом строили потерпевшим новое жилье. Неимущим помогали – кто кусок пахотной земли от себя выделял, кто быка давал плужного, кто семена, корову дарили, одну-две козы, овцу. Во время стихийных бедствий или когда враг нападал, староста или князь стреляли в воздух или же кто-нибудь, встав на холме, криком поднимал всех на ноги, и все село как один – кто с оружием, кто без – высыпало на улицу.

В селе Гели (еще его называют Гелигюзан), что в Сасуне, правил дом Пето, в Шенике – дом князя Грко, в Семале – дома Кятипа Манука и Марто. В Талворике самыми видными людьми были князья Макар, Амзе, Татар.

Еще тридцать лет назад в «Арцвике Таронском» про Муш и про мушцев написано: «Позавидовать следует муравью и птице дрофе. Муравей сам добывает себе пищу, дрофа всегда рядом с возлюбленным своим мужем. Позавидовать следует пташке, которая откладывает яйца и высиживает птенцов, оберегает их, защищает, учит своему птичьему языку и свободному полету. Мушский армянин много несчастней их… Он раб султана и пленник аги. Побои – так что кости в порошок стираются, рабство – хуже пленения. О родник, бьющий в этой долине, родник, из которого мушец пьет воду, о милое поле, на котором он, весь опаленный солнцем и весь в поту, пашет и жнет, и бычок, которого он своими руками холит, ведь это все – не его.

Муш – замшел. Тарон – отняли, жители постепенно разбрелись, подались кто куда, многие от голода погибли… Ждали последнего глашатая, чтобы пришел и сказал: «Таронский дом, мол, разрушен, а все сыновья его заживо погребены под обломками».

Но, к счастью, последний глашатай не пришел. Вместо него пришла весть о национальном возрождении. Измученный мушец ожил.

Так было еще однажды – когда настоятелем церкви св. Карапета был отец Ован. В причудливой одежде, вооруженный мудреным английским оружием, в нашу страну прибыл именитый армянин из Персии по имени Овсеп Эмин. Он прошел Алеппо и направлялся к Тарону.

Когда он проходил через Хнус, множество армянских пахарей присоединились к нему. Эмин, потрясая «Историей Армении» Мовсеса Хоренаци, восклицал: «Почему вы терпите такое? Беки и князья вооружены и властвуют в вашей стране!» Сельский священник со святой книгой в руках решительно шагнул вперед и ответил:

«Нашего села и всей таронской стороны почтенный гость, ты пришел из страны, которая нам неведома, точно так же, как сам ты ничего не знаешь про нашу страну, о которой сейчас толкуешь… Достойный наш сын армянский, в святой книге написано – через шестьсот шестьдесят шесть лет должен явиться некто, он освободит нас от османской напасти. Ты, сдается мне, не этот человек, поскольку слишком рано пришел. А раз так, возвращайся-ка ты в ту страну, откуда пожаловал».

И Овсеп Эмин, почувствовав, что так оно и есть – рано он пришел, покинул Хнус и через старый Баязет пошел к Эчмиадзину.

Еще сильней глас свободы прозвучал в Тароне лет через сто после Овсепа Эмина.

В те годы в Муше не было никаких армянских партий. Имелось лишь общество, называлось оно «Вардан». Каждый крестьянин и ремесленник, который брался за оружие с тем, чтобы идти против султана, являлся членом общества «Вардан». В 1879 году в Муше была основана школа Объединенного товарищества, которую назвали «Кедронакан», что означает «Центральная». В Муше же началось строительство еще одной школы – для армянских барышень. Это просветительское движение среди армян вызвало недовольство султана и зависть курдских беков. Когда ученики «Кедронакана», проходя через рынок, пели, задорно отбивая такт рукой, «Которая страна Армения», начальник тайной полиции Муша Хюсны-эфенди с особым интересом наблюдал их шествие, цедя сквозь зубы – армяне, мол, «стремятся к независимости».

Вскоре произошло неожиданное.

Три дня назад жандармы султана схватили в сасунских горах бродячего проповедника по имени Мигран. Я сам лично видел, как шел Мигран, окруженный двумя рядами жандармов, в традиционном сасунском наряде, босой, на голове белая шапка сасунца – арахчи, шел гордо, красиво шел, и лицо открытое такое, идет и улыбается. Народ высыпал на улицу – весь Муш был тут.

Миграна провели через толпу – и прямо к начальнику тайной полиции.

А вчера…

Вчера гордого проповедника вывели из управления, провели прямо под нашими окнами, препроводили в Багеш. Он сидел на коне связанный, и одна из жандармских лошадей лягнула его, раздробив ему ногу. Так, с раздробленной ногой, доставили бунтаря миссионера в багешскую тюрьму. Мигран был первым бунтарем в Тароне.

Воодушевленные поимкой проповедника, несколько молодчиков из людей Хюсны-эфенди у родника Поркан разбили кувшины армянских барышень. В Дзоратахе послышались женские крики; единственная черкешенка в нашем городе, девушка по имени Мави, – она стояла в очереди к роднику вместе с армянскими женщинами – набросилась на жандармов и получила два ножевых удара».

– Она умерла, дядя, благослови меня, я ухожу! – закричал я, бросаясь перед Бдэ на колени.

– Кто умер? – растерянно спросил мой дядя.

– Мави умерла, та девушка, которую я видел в горах Манаскерта, она любила меня и подарила мне во время наших тайных свиданий вот этот кинжал, Благослови меня, я пойду.

– Куда? – воскликнул Бдэ, встав с «Ишатакараном» в руках.

– Куда судьба и долг поведут.

– Благослови тебя бог, родимый, храни тебя создатель, – взволнованно сказал он, опуская руку с «Памятной книгой» на мою голову.

Я вышел от Бдэ и направил шаги к роднику Пахорак. Долго смотрел на радостную, веселую воду, бегущую по его желобку, и, наклонившись, зачерпнул горсть. Потом двинулся к прибрежным зеленым тополям.

Мушская речка, постанывая, катилась передо мной. Ах, эта речка, этот громогласный чистейший ручеек моей родины! Она бежала с юга и устремлялась на север, деля Дзоратах на две части. Сколько мостов снесла эта речка, когда на нее находило буйство, особенно в дни весеннего половодья! Таяли снега на горе Сим и на Цирнкатаре, и речка, выйдя из берегов, с грохотом неслась по улицам города.

Куда она мчалась сломя голову, бог весть.

В полдень к мосту Фре придут купаться мои товарищи – Чиро, маленький Арам и Шахка Аро. Больше они не увидят меня возле этой речки и не найдут мою одежду под устремленными к небу прибрежными тополями.

Родимого города речка в последний раз блеснула перед моими глазами и исчезла за домом дядюшки Бдэ.

Обед с Самиром Выйдя из города, я выбрал дорогу, ведущую к Канасару. И вдруг на меня нашло сомнение. Куда идти? К Сасуну податься или же, наоборот, спуститься в Мушскую долину? Для того чтобы попасть в Сасун, мне надо было подняться на одну из вершин Сима, на гору Чанчик, и оттуда свернуть к деревням Шеник и Семал. Чтобы попасть в долину Муша, я должен был пробираться по склонам Канасара, держа направление на восток. И поскольку я уже был на этой дороге, я решил продолжить ее.