Зов предков

Этой ночью они занимались любовью в номере Жана. Их страсть нисколько не уменьшилась, напротив, она стала более жаркой, взрывной, первобытной. То, что любовь может быть такой, стало для обоих приятным сюрпризом — в начале их близости ничего подобного они не испытали. Ни у Жана, ни у Вачиви не было подходящих слов, чтобы описать свои ощущения, но слова и не были нужны. Их руки, губы, тела словно обладали своим собственным языком, и двое любовников прекрасно понимали друг друга.

Утром Жан помог Вачиви одеться, и они вместе отправились на пристань, куда накануне отвезли сундук с их вещами, чтобы сесть на кильбот до Нового Орлеана. Вачиви была взволнована, но ее растерянность заметно уменьшилась, словно любовь и ласки Жана вдохнули в нее уверенность. Увидев Миссисипи, она радостно улыбнулась — об этой реке ей рассказывал отец, но Вачиви никогда не думала, что когда-нибудь увидит ее своими глазами. Сиу называли Миссисипи Великой рекой, и она действительно была очень широкой и величественной даже здесь, в среднем течении. До Нового Орлеана отсюда было довольно далеко — Жан не без труда объяснил ей, что путешествие займет недели три, так как по пути киль-бот делал много остановок, высаживая одних пассажиров и принимая на борт других. Кроме того, скорость движения во многом зависела от ветра и от течения.

На реке было множество других кильботов, каноэ, плоскодонок и барж. Вачиви разглядывала их во все глаза, и ее лицо при этом сияло. Почти все дни она проводила у борта, хотя Жан, опять же ради соблюдения приличий, нанял для них две каюты: в одной путешественники разместили багаж, а в другой спали. Время от времени у Вачиви возникали трудности с одеждой и нижним бельем, и тогда Жан помогал ей одеваться и затягивать корсет. В корсете Вачиви совершенно не нуждалась, но эта сложная конструкция ей сразу чем-то приглянулась (напоминает остов пироги, говорила Вачиви), и каждый раз, когда он сражался со шнуровкой, девушка весело смеялась. Жан тоже был доволен. Он и не ждал, что Вачиви выучится всему и сразу, однако всего за несколько дней она далеко ушла от той индейской девушки, которая плескалась в озере голышом, и Жан надеялся, что, когда они прибудут в Новый Орлеан, ему не придется краснеть за нее перед родственниками.

А приближающаяся с каждым днем встреча с родственниками-аристократами заставляла Жана нервничать — как-то они отнесутся к Вачиви? Даже здесь, на кильботе, он ловил на себе неодобрительные взгляды других пассажиров, осуждавших его за связь с индианкой. Мужчины, способные оценить внешность Вачиви, были более снисходительны, но женщины надменно отворачивались, стоило ей только появиться на палубе. Жану оставалось только надеяться, что жители Нового Орлеана проявят большую терпимость, да и красота Вачиви должна была сделать свое дело. Он, во всяком случае, не мог перед ней устоять, и каждая их ночь на кильботе была наполнена неослабевающей страстью. Кроме того, трехнедельное путешествие вниз по Миссисипи дало им возможность лучше узнать друг друга, а Вачиви — пополнить свой скромный запас французских и английских слов.

Но вот остались позади форт Сент-Пьер и форт Прюдом, и кильбот подошел к Новому Орлеану.

В этот день Вачиви выглядела особенно неотразимо. На ней было бледно-голубое дорожное платье (которое она надела без помощи Жана), такая же шляпка с широкими, завязанными под подбородком лентами и тонкие белые перчатки. С нижним бельем тоже было все в порядке, а корсет, затянутый Жаном, выгодно подчеркивал ее безупречную фигуру. В этом наряде Вачиви была похожа уже не на ребенка, а на молодую привлекательную женщину, и теперь Жану даже льстило то, что она полностью ему принадлежала. Не рабыня, а возлюбленная. Дочь вождя, Вачиви, Танцующая. Это ее имя перевел Жану Люс. Оно ей очень шло, и Жан еще раз в этом убедился, когда они сошли по трапу в порт. Даже в европейском платье походка Вачиви оставалась легкой и грациозной.

В порту Жан нанял экипаж, который доставил их и багаж в гостиницу на улице Шартрез. Сразу отправиться к родне Жан не рискнул. Вместо этого он отправил дяде, усадьба которого находилась в окрестностях Нового Орлеана, письмо, в котором извещал о своем возвращении и упоминал, что приехал не один, а с «юной леди». Обременять своих близких Жан не хотел, к тому же он все еще беспокоился, как-то примут Вачиви его родные.

Не успели они расположиться и отдохнуть после долгого путешествия, как в гостиницу доставили ответ от Анжелики де Маржерак. В своем послании она настаивала, чтобы «дорогой Жан» непременно остановился в ее доме. О «юной леди» она ни словом не обмолвилась, но Жан решил, что приглашение относится и к Вачиви. В конце концов, в своем письме он совершенно недвусмысленно сообщал, что путешествует не один. Впрочем, послание Анжелики было выдержано в достаточно теплом тоне, и он не сомневался, что родственники не откажут в приюте и Вачиви.

Анжелика даже прислала свой экипаж — элегантную двухместную коляску, запряженную четверкой великолепных лошадей, а также отдельную повозку для багажа. Подсаживая Вачиви в коляску, Жан невольно подумал о том, какой длинный путь они проделали. Аля любого человека это было бы нелегким испытанием, но Вачиви справилась с ним блестяще, и он с гордостью посмотрел на девушку. Жан ни минуты не сомневался, что его родственники тоже влюбятся в Вачиви, как только ее увидят. Иначе и быть не может, думал он, ведь новоорлеанские де Маржераки были его семьей и всегда принимали Жана радушно.

Несомненно, так будет и на этот раз.

Глава 10

Анжелика де Маржерак приходилась Жану теткой. Она была женой двоюродного брата его отца и происходила из Дордони, из древнего аристократического рода, тесно связанного с королевской династией. Сорок лет назад она вышла замуж за Армана де Маржерака, который и привез ее в Новый Свет, куда его отправили управлять делами французских колоний. Ни в какой Новый Свет Анжелика ехать не хотела — она стремилась жить в Париже и блистать при дворе, и ее мужу пришлось очень постараться, чтобы убедить ее пересечь океан. Новый Орлеан к этому времени существовал уже больше тридцати лет, это был большой процветающий город, и Арман сделал все возможное, чтобы сделать свою супругу счастливой. Специально для нее он приобрел в городе роскошный особняк на улице Тулуз и загородную усадьбу, находившуюся в центре обширной плантации. Сам Арман де Маржерак занимал в Новом Свете высокое положение, он не был стеснен в средствах, и очень скоро оба дома были обставлены изысканной мебелью и наполнились предметами роскоши, которые отправляли из Франции Анжелике ее родственники.

Прослужив Франции около десятка лет, Арман де Маржерак вышел в отставку, но вернуться на родину не пожелал. Вместо этого он занялся разведением хлопка и сахарного тростника и скоро стал самым богатым плантатором во всей Луизиане, а элегантный городской дом Анжелики превратился в своеобразный центр, где собирался весь высший свет. Дети Армана и Анжелики родились и выросли уже в Новом Свете. Со временем они тоже обзавелись собственными домами и плантациями, но по-прежнему любили собираться в родительском особняке или гостить в усадьбе. Благодаря усилиям Анжелики де Маржераки пользовались в Новом Орлеане и окрестностях репутацией истинных аристократов, и к тому времени, когда Жан пересек океан, имя его тетки уже гремело по всему американскому Югу. Когда город ненадолго перешел под владычество испанской короны, ее безукоризненное воспитание и безупречные манеры покорили даже испанского губернатора: не раз и не два он обедал и в загородной усадьбе де Маржераков, и в их городском доме на улице Тулуз.

Лишь после Большого пожара на Страстную пятницу, когда в Новом Орлеане сгорело больше тысячи домов, Анжелика перестала бывать в своем городском особняке (пожар случился незадолго до приезда в Америку Жана). Правда, ее дом чудесным образом не пострадал, но Анжелика утверждала, что боится находиться в нем из страха перед новым пожаром. С тех пор она проводила все свое время на плантации, в загородной усадьбе, которая была намного более просторной и величественной. Здесь Анжелика устраивала пышные приемы для многочисленных гостей, которые по сложившемуся обычаю частенько задерживались в усадьбе на несколько дней или даже недель. По настоянию тетки Жан тоже прожил здесь три или четыре месяца, прежде чем отправился в свое первое путешествие в Канаду. За это время Анжелика, однако, успела перезнакомить его со всеми своими друзьями — в особенности с их дочерьми, среди которых было немало привлекательных юных особ. К ее великому огорчению, Жан так никем и не заинтересовался, хотя в Новом Орлеане, ставшем крупным морским портом, а также в его окрестностях жили теперь не только французы, но и испанцы, и даже большая колония немцев, присутствие которых на ужинах и суаре, по уверению Анжелики, придавало этим светским мероприятиям непередаваемый колорит. На балах и приемах в усадьбе де Маржераков всегда было многолюдно; здесь можно было встретить и высокопоставленных чиновников, и самых богатых людей города, хотя сама усадьба находилась довольно далеко — примерно на половине пути между Новым Орлеаном и Батон-Ружем. Жану и Вачиви, к примеру, понадобилось почти два часа, чтобы туда добраться, хотя они и ехали в запряженной четверкой легкой коляске, в которой Жан сразу угадал ее элегантное французское происхождение. Коляска так и сверкала темно-вишневым лаком, сложенный клеенчатый верх приятно пах свежей ваксой, мелькали позолоченные спицы, а сзади ехали верхами два ливрейных лакея. Кучер то и дело погонял лошадей — Анжелике хотелось, чтобы дорогой племянник поспел к ужину, который, как догадывался Жан, наверняка будет очень пышным и церемонным. К счастью, весь вчерашний вечер он готовил Вачиви к тому, с чем ей предстоит столкнуться в доме Анжелики, и теперь надеялся, что она все запомнила правильно. В частности, Жан постарался убедить девушку, что платья, которые он купил ей в Сент-Луисе, — это именно то, что нужно для встречи с его родственниками. Конечно, он понимал, что они не могут идти ни в какое сравнение с нарядами самой Анжелики, которые она дважды в год получала из самого Парижа, но надеялся, что красота Вачиви все искупит.

Усадьба, к которой они подъехали, была названа в честь хозяйки — «Анжелика». К парадному крыльцу вела длинная, обсаженная дубами подъездная аллея. Сам дом, выстроенный в вест-индском колониальном стиле, поражал взор своей величественной красотой. Когда десять минут спустя он показался в конце аллеи, Вачиви невольно ахнула, и Жан ободряюще улыбнулся и похлопал ее по руке, добавив несколько успокаивающих слов, которые она, впрочем, не поняла. Впрочем, простого прикосновения было достаточно, чтобы она почувствовала себя увереннее.

— Все будет хорошо, любимая, — повторил Жан с облегчением, увидев, что Вачиви успокаивается. На нем был темно-синий с золотыми пуговицами парадный сюртук, который он привез с собой из Франции, но до сих пор надевал лишь считанное количество раз. Аккуратно сложенный, сюртук хранился среди его вещей, и Жан решил, что это — самое подходящее, что он может надеть для визита. Для торжественного ужина он, однако, не годился, но молодой человек рассчитывал, что атласный камзол и бриджи, которые он в свое время оставил у Анжелики, чтобы не тащить с собой в Канаду, все еще ему впору — за пять лет странствий Жан похудел, но раздался в плечах. Хорошо еще, мимолетно подумал он, что ему не придется напяливать парик и припудривать волосы, как это требовалось в Европе: его новоорлеанские родственники хотя и считали себя настоящими аристократами, мыслили практическими категориями и отказывались от самых архаичных требований этикета.