Зовите меня Фомич

– Получается, что я не сплю?
– побледнев, спросил молодой человек.

– Не спишь, - подтвердил Фомич, ставя чайник на огонь.

– Я умер?
– почти шепотом спросил Тил.

– Пока нет. Скорее всего, лежишь в коме.

Сказав это, старик вынул из ящечка стола нож и начал резать колбасу.

– Как же я здесь оказался?
– растерянно спросил Тил.

– Видишь, вон то здание перед домом?
– Фомич ткнул ножом в сторону оконного проема.

Молодой человек кивнул головой.

– Это больница, - просветил Фомич.
– Ко мне оттуда частенько коматозников заносит.

Тил поднялся и хотел было подойти к проему, но старик его одернул:

– К окну не приближайся! Не дай бог, если тебя кто-нибудь увидит.

Фомич сгреб нарезанную колбасу и кинул ее на тарелку.

– Как же меня можно увидеть, если я лежу в коме?
– Тил вопросительно посмотрел на Фомича.

– Душу видно в дождливую погоду. Она в воде, как в зеркале отражается. А сегодня с самого утра льет, как из ведра.

– И что в этом плохого? Подумаешь, силуэт в окне торчит. Мало ли кто из окон смотрит.
– Тил опустился на стул.

– Этот дом давно на снос, - сказал Фомич, нарезая хлеб.
– Увидят кого в окне, решат, что бездомные поселились, с проверкой придут. А так, вроде, про дом забыли.

– Но свет-то горит. так или иначе решат, что зесь кто-то обитает.

– Это не тот свет, что живым виден. Не веришь? Проверь! Дом-то давно обесточен.

– Значит, я - привидение, - произнес Тил и на его глазах навернулись слезы.

Фомич вытер руки о подол рубахи:

– Ну, до привидения тебе еще далеко, хотя телесно ты отсутствуешь.

Увидав, что молодой человек вот-вот расплачется, старик подошел к нему и, похлопав по спине, сказал:

– Не стоит так расстраиваться. Скоро Захарыч придет, так мы у него все о тебе и разузнаем. Он при больнице домовым служит.

Тил с надеждой посмотрел на своего нового знакомого:

– Вы тоже при больнице служите?

– Нет, что ты!
– замахал руками Фомич.
– Я домовой местный.

– Как это?
– не понял его молодой человек.

Старик подошел к холодильнику и достал из него пачку заварки.

– Я в этом доме лет двести уже живу, - сказал он.
– Когда-то здесь барыня одна проживала. Я, как раз, при ней родился. Затем ее потомки тут хозяйничали, а после революции из дома коммунальное жилье сделали.

Усевшись на табурет, Фомич продолжил:

– Жизнь сразу закипела! Нас домовых штук сорок собралось. Хорошая была жизнь. Веселая! То соседи по пьяни подерутся, то одна хозяйка другой в компот соли добавит. За детишками приглядывали, когда их родители на работу уходили, влюбленных гоняли. А потом народ расселили и все разъехались, кто куда.

– А вы почему здесь остались?

– Моя хозяйка умерла еще до переезда. Славная была старушка, правнучка той барыни. Всегда нарядная ходила, ухоженная. Местные тетки ее ненавидели. А она на них внимания не обращала. Подбородок вверх поднимет и идет. Пять языков знала. Литературу какую-то переводила. Меня кормила.

– Это как?
– удивился Тил.

– Поставит на комод тарелочку, на нее угощение положит. Печенье, конфетки... Иногда в стопочку молочка нальет...

– А разве без этого вы не можете кушать?
– удивился Тил.

– Могу, конечно! Дело-то не в еде, а в признании, да в уважении. Это она меня Фомичом нарекла. Поставит тарелочку, поклонится и говорит: "Приди, Фомич, прими мое угощение, за работу свою...". Эх, позабыл уже слова. Я для нее старался очень. Вижу, кончается крупа, так я натащу ей крупинок и снова мешочек полный. И деньги целы. Мужа и детей ей боженька не дал. Племянники у нее жили, она их у себя прописала. А когда им отдельные хоромы дали, они уехали, а меня с собой не позвали.

– А вам специальное приглашение требуется?

– Вот сразу видно, не наш ты человек! Да! Меня позвать надо! Ставишь сумочку или корзинку посреди комнаты и зовешь. Потом из комнаты уходишь, минут на пять.

– Зачем?

– Чтобы дать мне время все свое хозяйство в корзинку уместить...

Тил расхохотался. Фомич обиженно посмотрел на него:

– Ничего-то нынешняя молодежь не знает.

Молодой человек перестал смеяться:

– Так найдите себе нового хозяина, - предложил он.

– Не могу я дом оставить, - ответил домовой.
– Если уйду, он окончательно разрушится. А я его в опрятности держу: тут подлатаю, там починю. К тому же меня другие домовые навещают.

– Но ведь наступит день и этот дом рухнет, либо его все-таки снесут...

– Из него несколько раз пытались больничный корпус сделать. Да, видать, денег не хватило. Вот и стоит он одинокий уже тридцать лет. А рухнуть я ему не позволю.

Засвистел чайник. Фомич слез с табуретаи, сняв его с плиты, поставил на деревянную подставку. Подняв крышку, он сыпанул в него немного заварки.

В коридоре кто-то кашлянул и Фомич обрадованно воскликнул:

– Захарыч, заходи, чаевничать будем!

Из темнты показался худощавый домовой с большими усами. Немного смущаясь, он бочком вошел в кухню и, сняв с себя длинный плащ, кинул его на спинку кровати.

– Я тут не один, - пробасил гость, - со мной душа одна увязалась, а прогнать жалко.

– Так пусть заходит. Мы каждому рады, - сказал Фомич.

Кивнув головой, Захарыч скрылся в коридоре и вскоре вернулся обратно, держа за руку молодую женщину лет двадцати пяти, одетую в джинсы и клетчатую блузку. Ее длинные светлые волосы были собраны в хвост. Испуганно озираясь, женщина покорно следовала за приятелем Фомича.

Усадив ее за стол, Захарыч сел на свободный стул, а Фомич, разлив по кружкам ароматный напиток, произнес:

– Кушайте, гости дорогие. Чем богаты, тем и рады.

Усевшись за стол, он обратился к приятелю:

– У меня тут тоже пришлый. Тилом зовут. Ничего о себе не помнит. Предполагаю, что он больничный.

Захарыч внимательно посмотрел на молодого человека и сказал:

– Наш. Вчера вечером поступил с проломленной головой.

Вздрогнув от этих слов, Тил схватился руками за свою голову.