Зуб дракона

– Игорь, я бегу за тобой уже два квартала и кричу, как сумасшедшая. А ты словно глухой, не слышишь меня.

Я подозрительно покосился на нее, ожидая подвоха в качестве реванша за сегодняшний разговор на лестнице. Не знаю, что меня потянуло за язык, но я вдруг ляпнул:

– Что, пришла посмеяться надо мной? Давай, давай. Завтра всем в школе растрезвонишь…

Маша звонко расхохоталась «А ты был великолепен, Игорь…», но при моих последних словах оборвала смех, подошла ко мне вплотную и сунула мне в руки портфель, который я машинально схватил обеими руками. Взгляд ее стал мрачен и серьезен.

– Ты забыл свой портфель на почте. И телеграмму… Я ее отправила.

Пораженный ее взглядом и тоном, я жалобно проскулил:

– Сколько я тебе должен?

Маша презрительно посмотрела на меня и резко оборвала:

– Замолчи, ты…

И устало добавила через паузу:

– Дурак ты, Степанов. Прощай…

Она отвернулась, прошла несколько шагов, и вдруг снова круто повернулась в мою сторону.

– А я, Степанов, сегодня очки сняла. А ты и не заметил…

И ушла. Я стоял, все еще сжимая обеими руками портфель, и в голове у меня была полнейшая каша. Тут был и разговор с Валькой, и телеграмма в Москву, и этот горе-налетчик, и Маша Сокова с ее снятыми очками. Для моей подточенной стрессами психики этого было слишком много за одни сутки.

Маша уже растворилась в темноте, а я только тогда машинально пробормотал в пустоту:

– Да, да… Конечно же, очки сняла…

Глава 6. Безуглов

Расстались мы с Игорьком если не врагами, то далеко не в самых теплых чувствах. Паскудно у меня было на душе, ох как паскудно. Почти десять лет не виделся с лучшим другом, а встретились – и вел себя, как последний идиот. Ну, на хрена, спрашивается, надо было ему исповедоваться? Нужна ему моя откровенность, как русалке калоши. Прекрасно можно было обойтись и без этого.

А он тоже хорош. Не разобравшись, взял и приклеил мне волчий ярлык. Тоже мне, друг называется. И что совсем уж хреново, в чем-то я почувствовал его правоту. Есть в его словах рациональное зерно. Вот что тебя, Безуглов, задело, потому ты и разозлился на него. Ведь ты в своей уверенности был до сих пор непоколебим и, исповедуя тезис «Вор должен сидеть в тюрьме» эволюционировал ее и довел до логического завершения «… а убийца и насильник должен умереть». И ведь до сих пор ты ни на секунду не сомневался в своей правоте. А Игорек за один вечер пробил брешь в твоей обороне, и это тебя бесит, Безуглов. Да, да, бесит. Признайся в этом хотя бы себе.

Так, или примерно так, я рассуждал, машинально покручивая баранку своей «девятки», и на повороте с Менделеева на Цветочную не заметил знак и зарулил под него. Чертыхнувшись, я моментально осмотрелся и заметил поодаль молоденького сержанта-гаишника, уже поднесшего свисток ко рту. Услышав его трель, сродни зубной боли, я досадливо поморщился и тут впервые использовал свое положение в корыстных целях. Когда сержант подошел к машине и козырнул, я протянул ему служебное удостоверение и с озабоченным видом пробурчал:

– Извини, сержант. Срочное дело…

Этот молодой романтик с почтительным видом откозырял, пожирая меня глазами с откровенной завистью, и удалился. Еще бы! Кто он, и кто я? Бледный сержантик, обреченный мерзнуть на дорогах и отрываться за это на водителях, и целый опер убойного отдела. А у меня на душе стало еще паскуднее. Вот так, старлей, все и начинается. Сначала ты манкируешь законными требованиями из идейных, так сказать, соображений, затем – чтобы замазать свои мелкие грешки, а потом ради корысти.

До управления я добрался в скверном расположении духа и самыми мрачными мыслями в своей ментовской башке. Едва мои часы показали девять ноль, ноль, я сразу же пошел на доклад к начальнику управления, полковнику Доронину. Доложиться, по идее, я должен был еще вчера, но встреча с Игорем спутала все карты, и я, таким образом, если еще не совершил должностного преступления, то, во всяком случае, дисциплинарный проступок уже допустил.

Коротко стукнув в дверь кабинета и услышав глуховатое «Входите», я шагнул через порог и с дембельской развязностью поинтересовался:

– Разрешите, товарищ полковник?

Доронин, кругленький и пухлощекий, лет пятидесяти с небольшим, с очень живыми глазками, обрамляющими сверкающую лысину венчиками седых волос, сидел за столом с таким видом, словно и вовсе не уходил отсюда с вечера. В своем мешковато сидящем кителе он так естественно вписывался в казенную обстановку кабинета, что меня временами так и подмывало заглянуть ему на спину: не написан ли там мелом инвентарный номер? Впрочем, в управлении кадров, выдавая мне направление, о нем отзывались как об одном из лучших в прошлом оперов в городе. Мне с трудом представляется, как этот уже немолодой и лысоватый коротышка идет на задержание вооруженного громилы, но ведь не всегда же он был таким? Время никого из нас не красит, а в послужном списке полковника Доронина, как мне сообщали все в том же управлении, более четырехсот раскрытых уголовных дел и две медали «За отвагу», а это что-нибудь да значит.

Доронин вскинул на меня маленькие глазки из-под кустистых бровей и, пошевелив седыми усами, кивнул:

– Входи, Безуглов, входи. Присаживайся.

Я пересек ярко-красный ковер, занимающий почти весь кабинет, и сел за Т-образный стол, правым боком к полковнику. Опережая мой доклад, Доронин спросил:

– Как, Безуглов, на новом месте?! Притираешься?

Неопределенно пожав плечами, не понимая, к чему такой подход издалека, я ответил вопросом на вопрос:

– К чему притираться? Вы же меня еще ни на одно дело не ставили.

Доронин едва заметно усмехнулся.

– Оскорбился? Не терпится за серьезное дело взяться? Сам должен понимать, человек ты у нас новый, на что способен, не знаем.

В его словах мне почудился какой-то скрытый намек. Но, может, это только показалось? Кто может знать о моей репутации, известной, прямо или догадками, многим на прежнем месте? В личном деле это не указывается. Теперь усмехнулся я.

– И поэтому вы послали меня этого дурачка отслеживать?

Доронин нахмурился при моих словах и сухо заметил:

– Этим тоже надо заниматься… Кстати, как у тебя с ним?

Придавая голосу уставную деловитость, я ответил:

– Нормально. Вчера, в восемнадцать ноль-ноль я задержал его в гастрономе номер двадцать три. Он действительно психически болен, я проверил. Справка из клиники есть. Я туда позвонил, мне подтвердили.

– На чьем он участке?

– У Зиганшина, из сто двенадцатого.

– Говорил с Зиганшиным?

– Так точно. Распорядился, чтобы поставил на контроль. Но он с этой семьей и без того близко знаком. Этот Танаев имеет судимость, по сто семнадцатой. Правда, его мать уверяет, что он невиновен и осудили его неправильно. Но ведь так все матери говорят… К тому же сожитель его матери горький пьяница. Так что семейка та еще.