Зуб мудрости

Нашлись стаканы и нашелся томатный сок. Б.С. налил в стакан водки до самых краев, в другой — немножко томатного соку, сказал всем «Будем здоровы», и залпом опрокинул в рот весь стакан водки. Затем отпил из другого стакана глоток томатного сока и перевел дух. Хозяева обалдели. А я зарделась от восторга. Настоящий мужчина! Моряк!

— Надеюсь, этого… вам хватит? — робко спросил мистер Крацер, протягивая руку к бутылке, чтобы унести ее подальше от греха.

— Но-но, — отвел его руку Б.С. — Оставьте. Я ведь только вхожу во вкус.

Чтоб отвлечь хозяина, я спросила, откуда родом огромная люстра, висевшая в гостиной.

— Из Голландии! — с удовольствием ответил мистер Крацер.

— В Амстердаме купил. Ей двести или триста лет. Немножко реставрировать пришлось.

Он взял меня за руку и повел наверх по лестнице, распахивая дверь за дверью и демонстрируя мне сокровища этого дома. И хоть в комнатах и холлах была напихана уйма вещей разного стиля, но всегда дорогих, дом выглядел пустым и нежилым. От него веяло складом, загроможденным театральным реквизитом с фальшивой позолотой.

— Ну, как? — нетерпеливо спросил мистер Крацер, видя, что я не проявляю ожидаемого восторга. — Ты бы хотела жить в таком доме?

Тут меня словно злая муха укусила.

— Нет! — отрывисто сказала я. — Ни за что на свете!

— Почему? — великодушно рассмеялся мистер Крацер.

— Потому что это не дом, а мавзолей. Я бы не хотела жить в могильном склепе. Здесь могут жить только привидения.

Он опешил и даже глупо хихикнул от неожиданности.

— Ты — дерзкая и невоспитанная девчонка! — сказал он тоном обиженного ребенка и побежал от меня мелкими семенящими шажками. Сука Джерри, увязавшаяся за ним, тоже заковыляла от меня, вихляя голым бесхвостым задом.

Я тут же пожалела, что сгоряча ляпнула такое. В первую очередь я подвела Б.С. Ему предстоит деловой разговор с хозяином дома, а я его кровно обидела, и сейчас он выместит свою злость на нисколько не виновном Б.С. и тогда — зря вся эта поездка, которая уже обошлась из-за поломки машины в сто долларов. Денег у Б.С. в обрез, он еле-еле тянет до экзаменов. Господи, что я натворила!

Мистер Крацер, конечно же, с места в карьер наябедничал Б.С. на меня, пыхтя от негодования. Б.С., угрюмо набычившись, выслушал его доклад о моем дерзком поведении и травме, которую получило гостеприимное сердце хозяина.

— Отлично! — сурово сказал Б.С. — Я ее выпорю! У вас есть ремень пожестче?

Мистер Крацер захихикал, давая понять, что он принимает эти слова как шутку.

— Не смейтесь! Я — серьезно! Ребенка надо приучить к такту! Особенно по отношению к таким… достойным всяческого уважения людям. Несите ремень!

Мне вначале показалось, что он действительно решил меня отстегать ремнем, но слова «достойным всяческого уважения людям» были полны такой ядовитой иронии, что я не беспокоилась за сохранность своей попки.

За ужином я сидела, не проронив ни слова. Обиженный мистер Крацер не удостаивал меня даже взглядом, Б.С. был занят разговором с ним, а миссис Крацер, как птица, поворачивала голову то к одному, то к другому, таким образом тоже участвуя в застольной беседе.

Перед ужином Б.С. хватил еще полстакана водки, и за столом его немножко развезло. Вместо того, чтобы замять мою дерзость, вежливо свести разговор к конкретному делу, ради которого он и приехал сюда, Б.С. сорвался. На чем? Конечно, на Израиле.

Я уже заметила, что не бывает случая, когда соберутся больше трех евреев, чтобы они не заговорили и не заспорили об Израиле. Больная мозоль.

Мистер Крацер, обиженный мною, стал изливать Б.С. свое недовольство русскими евреями, которые вместо Израиля едут в Америку, отвечая черной неблагодарностью за заботу о них американских евреев.

— Мы тратим на них деньги! Выступаем на митингах! — заки— пятился мистер Крацер. — А они? Едут сюда, чтобы стать миллио— нерами! А кто будет защищать Израиль?

— Вы, — с детской непосредственностью сказал ему Б.С., улыбаясь как можно доброжелательней.

— Я? Я уже стар.

— Ну, ваши три сына.

— Как поступать моим сыновьям, я без вашего совета решу.

— Почему же не послушать дружеского совета? — продолжал улыбаться Б.С. — Лучше бы ваши сыновья постояли с винтовкой на Голанских высотах, чем жрать наркотики и курить марихуану. По крайней мере, остались бы евреями и здоровье сберегли.

— Ну, кто бы говорил, только не вы, — парировал хозяин. — Вы же… как бы это сказать помягче… вы же дезертировали из Израиля.

— Я свое отслужил, — пожал плечами Б.С. — Теперь пусть другие послужат.

— Мы даем свои деньги. Без этих денег Израиль бы не выстоял.

— Не кривите душой! Вы не даете своих денег. То, что вы даете Израилю, потом снимаете с налога и ничего не теряете. Если б вам пришлось раскошелиться своими кровными денежками, Израиль бы давно ноги протянул.

— Значит, я — плохой еврей, а вы — хороший?

— Я хоть лицемерно не скулю на всех углах о своей любви к Израилю, отсиживаясь в Нью-Йорке. Я уехал потому, что не люблю тот Израиль, который есть. А изменить его у меня нет сил. Я не хочу строить социализм в Израиле. Достаточно я строил его в России… и построил собственную тюрьму.

Миссис Крацер вдруг всплакнула, и это погасило разгоравшуюся ссору.

— Ах, если б наши сыновья послушали доброго совета, — всхлипнула она. — Они бы не путались неизвестно с кем, а нашли бы в Израиле еврейских невест.

Разговор переключился на другую тему. На упадок нравов, на низкую мораль. Об их сыновьях больше не вспоминали, но чувствовалось, что все это говорится из-за них. Потому что у родителей болит душа за свое свихнувшееся потомство.

Когда мистер Крацер водил меня по дому, я видела на стенах портреты трех мальчиков: и в самом раннем возрасте и уже почти взрослых. Ничего примечательного. Обычные американские еврейские мальчики. Даже с ермолками на головах. А то, что они стали наркоманами, должно быть, имеет свои причины. Я бы тоже стала жрать все, что угодно, вплоть до наркотиков, родись я в такой семейке. Что, кроме денег, мог дать детям дантист Крацер? Какие идеи? Какие идеалы?

В гостиной висела цветная фотография, изображавшая сияющего от счастья мистера Крацера в шортах и спортивной кепке рядом с поднятой на веревках рыбиной размером больше, чем сам рыбак. Они сняты на яхте в море. Должно быть, у берегов Флориды. Этот сфотографированный трофей красуется рядом с дипломом дантиста и, видать, является предметом не меньшей гордости.

Во многих американских состоятельных домах я видела такие же фотографии на стенах. Хозяин в шортах и кепке с козырьком, обязательно большая рыбина, поставленная на хвост. Море. Яхта. Это, очевидно, знак, свидетельство завоеванного в жизни положения. Как звездочки на погонах военных. Даже у отца Питера Лоутона, моего школьного приятеля, который негр, но адвокат, тоже висела фотография с большой рыбой. Разница была лишь в цвете кожи рыбака.