Зуза, или Время воздержания

Подумав, я понял, что рассказывать об этом мне не хочется. Я сам виноват. Запомните: ни в коем случае нельзя менять условия, в городе полно вышедших в тираж проституток, которые не прочь вас обобрать. Уж будьте уверены. Что неудивительно: сексапильности не осталось, а любовь к баблу не прошла. Подходящих номеров телефонов я не знал; Зузиного секретного, кстати, тоже.

Финал выглядел следующим образом: на первый же свободный вечер я условился с девицей, которую, правда, в глаза не видел, но голос по телефону звучал приятно, к тому же она специально приедет из Познани, а это гарантировало, что оплата будет в пределах разумного. Познанянки, как и вообще женское население Великой Польши, унаследовали от немцев добросовестность^[18]; казалось бы, все складывается неплохо. Однако поезд в тот день опаздывал, мне, конечно, не хватило терпения, я стал звонить насчет возможной замены и, как назло, ошибся номером; был уверен, что говорю с полной благих намерений познанянкой, а между тем беседовал с обладательницей тела, довольно давно отказавшегося исполнять свои обязанности. Каким чудом все так получилось? А вот таким… Короче, я жду и не могу дождаться. Кто ищет, тот всегда найдет; кто умеет ждать, тот своего дождется. Барышня под пальтецом настолько обнажена, что, должно быть, всю дорогу это пальтецо не снимала, даже в доставившем ее с вокзала такси не расстегнула; я сразу увидел, сколько у меня впереди удовольствий… И эта, готовая на все, особа спешит мне их подарить. За две минуты! Обхохочешься… однако не до смеху тут: она засыпает мертвым сном. Как я на такое купился? В голове не укладывается. Я хороший, дома у меня уютно, ко мне приятно приходить. Девицы смотрели на полки с книгами и балдели — этого, смею утверждать, хватало.

На мои чувства к Зузе это не повлияло. А должно бы. Стоит одной спустить с тебя глаз, другая мигом обдерет.

30

«Я прибыл в Лиссабон, но не пришел к определенному решению»^[19].

Фернандо Пессоа «Книга непокоя»

31

Кто хочет, может придерживаться старой классификации. Есть мещанки и есть артистки — вроде бы категории извечные и, на первый взгляд, не потерявшие актуальности. Однако это не так. Поверьте — уж я наслушался певиц, которые приобщились к древнейшей профессии до начала карьеры, в середине или когда понадобилось отдать копеечный долг. Иногда они ставили записи своих завываний, иногда исполняли вживую. Что тут можно добавить? Были такие, что на время становились актрисами, писательницами, моделями. Сочиняли романы, ходили на кастинги, ждали звонка из агентства. Блядство почти никогда не попадало у них на первое место. Как и домик под Варшавой. В общем, по образу мыслей они схожи с алкоголиками.

Алкоголик вам скажет, что со следующей недели завязывает и возвращается к нормальной жизни, на самом же деле не вернется никогда — суперстрасть не выпустит из своих когтей.

Так и курвы. То, что кажется несущественным, преходящим, эфемерным, в реальности нерушимо и непреодолимо. Устранить бы еще такую мелочишку, как старость… уж они бы отыгрались на том свете. Молодость длится долго, об этом уже шла речь.

Зуза не была ни мещанкой, ни артисткой. Она любила позировать — преимущественно нагишом, преимущественно для нелегальных календарей. То есть артистка? Постольку поскольку. Супчик могу сварить. Что-нибудь еще? А что? Смотря зачем. Чтобы получить титул… Я — курва по призванию. Окей, я за тебя выйду.

Наученный не слишком вдохновляющим опытом, свадьбу я устроил скромную. Чрезвычайно скромную. Друзья поняли, Зуза обиделась. Меня вдруг осенило: Зуза без денег — нонсенс. Без чаевых, без финансовых щедрот, без ее якобы отказов от вознаграждения. Ночь с Зузой без утренней оплаты будет пресной. Она станет исчезать, а я, точно несчастный Влад, потащусь за ней. А я — за ней, за моей повелительницей.

— Почему ты меня не любила? Что это было — долг?

— Скорее, привычка.

— Даже так?

— Ну, не совсем.

— Но отчасти.

— Ты мне нравился.

— Но не безумно…

— Сердцу не прикажешь.

— Проститутке приказать можно.

— А вот и нет. Мы нормальные.

— Причем тут нормальность?

— Ты всегда был на втором месте.

— Высоко. Но и низко.

— Высоко.

— Высоко — это хорошо. Но лучше быть единственным.

— У тебя тоже были другие. Более красивые.

— Ты уверена?

— Да.

— Знаешь, когда у меня впервые закралось сомнение?

— Когда? Почему?

— Ты была занята. Я позвонил. «Договорись с кем-нибудь» — таким деловым тоном.

— У тебя нет никаких прав. И не было.

— А за вознаграждение?

— Это пожалуйста.

— И ты утверждаешь, что нормальная?

— Да. Я хочу, чтобы у меня был муж, дети, дом…

— И еще куча подобных мелочей. Я, кажется, предлагал…

— Опять завел свою шарманку? Ты для этого не годишься, ты даже близко не знаешь, что такое верность.

— Тоже мне, образец верности! Ладно. Почему я всегда был вторым?

— Потому что всегда был первый.

— Он умер?

— Уехал.

— Значит, пробил мой час.

— Пробил, но не в том смысле.

— Наконец-то… Теперь ты меня любишь, надеюсь.

— Нет.

— Нет? Тогда что я тут…

— А ты сумеешь вернуться назад? Волшебное слово позабыл, пароль изменился… На седьмом десятке…

— Ах вот оно что. Я слишком старый.

— Ты глупый. Может, спросишь, что надо делать, чтобы перебраться на первое место?

— Что надо делать?..

— Не кормить меня по утрам такой дрянью, как подавали на нашей свадьбе. Тебе бы только таскать меня в «Гранд»: ты в белом костюме, я у твоих ног.

— Ты неплохо смотришься. Знаешь почему?

— Потому что у твоих ног? Да ты не меня любишь, а мой купальник.

— Все твои купальники заслуживают высочайших чувств.

— А насчет верности… Я умею быть верной… Даже если мое тело не здесь.

32

Интересная жизнь — это собрание интересных рассказов. Пожалуй, по одному достаточно: один о детстве, один о юности, один о зрелости и fertig^[20]. А о старости? Разве что моей… Рассказы ночных бабочек? Вроде бы все ясней ясного, а не допросишься.

Расскажи про самый острый момент. Про взлет, начало, конец. Как на выпускном экзамене. Охарактеризуй самого чудного мужика из всех, с кем имела дело. Я допытывался напрямую и обиняками, и никогда не получал ответа — ни напрямую, ни обиняками. Ехидная улыбка — и все.

А уж если они рассказывали, то вспоминали один какой-нибудь случай, со временем, возможно, обросший сюжетом, но для меня интереса не представлявший. У кого-то пошла кровь из носу, кто-то прикатил в инвалидной коляске, кто-то оказался жутко толстый… мне это было ни к чему. Меня самого тогда нещадно трепали болезни. Лютовал паркинсон. Гикнулся позвоночник: я поднял телевизор, услышал хруст — месяц с лишним необъяснимых болей. После операции я потерял речь. Тремор вернулся во всей красе. Делай, что делаешь, ты на верном пути, заверяли меня друзья. Они не знали, что я изменяю Зузе с ее сестрой, скорее, просто советовали напоследок насладиться жизнью. Ведь велика была вероятность, что кости истончатся, позвоночник откажет, лекарства придется принимать до последнего вздоха, а боль не уймется. А какая еще есть вероятность? Лучше этой? Мы живем в краю лжецов, которым хочется слыть правдолюбами, — или наоборот.

Зуза уехала. Жена, с которой я даже в кино не успел сходить, уехала. Помните первый торжественный обед, который прошел не совсем так, как я замыслил? В первом зале сидели двое ее клиентов. Не знаю, сколько в соседнем… Конечно, следовало ожидать, что это ее смутит, при таком ремесле нечего изображать из себя героическую Эмилию Плятер^[21]. Теперь все умные. Но Зуза к таким вещам была слишком чувствительна. Я сам наделал ошибок — и она уехала. Ищи ветра в поле, точнее, среди соратниц. Ибо суть общения — постоянная жажда новостей и попытки ее утолить. Честно говоря, шквалы чувств, подобные тому, что захлестнул меня, редки. В литературе, кстати, образ шлюхи всегда положительный. От Достоевского и Толстого до Данило Киша. От Манна до Маркеса. Впрочем, не стоит сравнивать мою возлюбленную с героинями мировой литературы. В конце концов, она сама без особых колебаний призналась: не люблю читать. Так-то. И на мою долю выпадали горькие минуты.

33

— Но это же отличная дислокация.

— Ты про что?

— Я заказываю музыку, ты у моих ног. Никакого шовинизма.

— А купальник какой?

— Неотразимый. Глаз не отвести.

— Спасибо. Я спрашиваю про цвет.

— Должен подходить к брюкам.

— Брюки белые?

— Белые или черные. Хотя… Я ведь не от мира сего. Может, лучше зеленые? Ящеричный зеленый подчеркнет мою маргинальность.

Мне недоставало таких разговоров ни о чем. Я тосковал по ней, зверски тосковал. Она мне не изменяла. Курвы не изменяют — по-моему, на этих страницах нет открытия важнее. Изменяют подруги, невесты, жены; изменяют, потому что хотят узнать, каково в постели с другим, потому что есть две тысячи причин плюс тысяча мужских закидонов. Господи, почему в нашем отечестве постоянно говорят о глупости женщин, а о нелепой, агрессивной глупости мужчин помалкивают?