Зверь бездны
Шрифт:
— Эй, поосторожнее, — шутливо прикрикнул он.
Этот крещенский сочельник был их последним счастливым днем.
— А ты, Саша, о чем бы попросила? — спросил он с внезапной тревогой.
— Знаешь, Алеша, мне иногда кажется, что мы, люди, разучились видеть и понимать природу, мир и самих себя. Мы, как стрекозы, видим только осколки изображения. А из этих клочков не сложить картины. Я бы хотела открыть эту целую картину, и, только не смейся, это очень серьезно: спасти Россию. Да я знаю, что это наивно, но я не могу всю жизнь скрываться в лесах, пока…
— Что «пока»? — вдруг резко вскипел Алексей, как бывало с ним при накатах «черной вспышки». — Что ты знаешь? А
— Чтобы его сделали рабом? Зомби? Ты надеешься отсидеться в глуши? Переждать зиму, как муравей? Твое лето никогда не наступит!
Он сдернул с гвоздя ватник, уронил, и пока поднимал и надевал, из кармана на тканый половичок выпала карта. Та, что лежала возле ее пустой заледенелой могилы.
Сашка молча подняла карту, поднесла к лампе.
— Варлок! Это он! Где ты взял ее?
— Нашел в лесу. Недалеко от того места…
— Он соврал… Бинкин соврал мне, что это сделали чеченцы… — Сашка скомкала карту и бросила ее на догоревшие угли.
— Расскажи мне все, Сашенька…
— Мне нечего рассказывать. Это все задумал он, Варлок, это он отдал мое тело псам. Все было разыграно… Остров Огненный… задание… Варлок все знал. Он приказал, чтобы именно меня отправили в колонию к смертникам.
Сашка судорожно глотнула воды из ковшика.
— Но откуда он мог знать, что именно там след чаши?
— У него было несколько десятков лет, чтобы проиграть все комбинации. Вероятно, Митяев-старший где-то засветился с чашей, может быть, пытался продать ее, и об этом стало известно обществу «Люцифер» или его отделению. Они узнали, где умер Митяев, и подослали меня, чтобы я как бы случайно вышла на след Грааля. Как чисто все было сыграно: смазливая журналистка, умирающий узник… Варлок играл со мною, как с куклой, набитой тряпками. По каким-то причинам он сам не мог подступиться к чаше и сделал это моими руками… Как только я вынула чашу, меня убрали. Я убью его. Он и есть Зверь Бездны, дьявольская икона, воцарившаяся в каждом доме. Через телеманию он одновременно насилует половину страны, застывшую у экранов: «Жри! Скотствуй! Ублажай себя, как в стойле, ты этого достойна!» Он заманивает людей на свое поле, где на троне восседает и глумливо скалится грех. Как я сразу не поняла: едва я коснулась чаши, и дрогнула сеть, насторожилось семиглавое зло. Оно убило Митяева, Зодиака, оно едва не убило тебя. Ведь если где-то льется русская кровь, значит, это кому-то нужно!
Она секла его мечом своих слов, своей ненавистью и правдой, но он больше не понимал ее, не верил страшной сказке.
Шли дни и ночи, Сашка была спокойна и задумчива, как будто уже решилась на что-то, и он, Алексей, и их любовь, уже не имели для нее прежнего значения. Их уносило по вешней воде на разных льдинах. Он ловил болезненный блеск в ее глазах и лихорадочное биение в нежной ложбинке в основании шеи. Эту трепетную ямку когда-то почитали за вместилище души, от того она и зовется «душец». И чем дальше уходила она от него, тем сильнее желал он ее волшебно-хрупкое, но сильное и гибкое тело. Она отвечала ему безоглядно, словно прощаясь навсегда и, предаваясь любви, изнуряя тело и душу, они все чаще ощущали приступ печали, словно за возожженным ими переменчивым, земным огнем уже брезжил другой свет, яркий, неугасимый. Но если Сашка смотрела на тот
дальний берег задумчиво и спокойно, то Алексей чувствовал, что под ногами его раскрывается пропасть.— Скажи, Алеша, в Ярыни кто-нибудь гадает на картах?
— Может быть, бабка Купариха?
— Нет, я у нее уже спрашивала. А цыгане здесь есть?
— Цыгане везде есть.
Целыми вечерами при свете коптилки Сашка раскладывала большие рисованные карты.
— Что это такое?
— Это колода Таро. Это что-то вроде театра, где каждый играет несколько ролей, вернее проходит через них в течение жизни.
— Зачем тебе все это?
— Хочу понять логику Варлока, чтобы сыграть на опережение. Посмотри, это мы. Нагие и чистые под деревом любви, а это я купаюсь в проруби, под первой звездой…
Сашка протянула ему картинку, где стройная девушка лила воду из кувшина. А это ты, вернее, твой путь: светлый воин на колеснице. Два сфинкса, белый и черный, несут его в будущее, грозя разбить колесницу о камни. Но именно ему предстоит разрушить башню зла… Неужели ты этого не чувствуешь?
В Сашкиных зрачках тлел острый желтоватый огонек, который появлялся в ее глазах, едва она касалась запретных дверей, куда он никогда даже не пытался заглянуть.
— Я не верю в эту чертовщину. Мне хватает забот. Если тебя тяготит чаша, давай отвезем ее в Москву, сдадим в музей.
— В музей? Лучше уж сразу отвезти ее к Натану. Он ненавидит «эту страну», ненавидит нас с тобой и сделает все, чтобы в России не осталось русских лиц, русских песен. Да, Россию нельзя убить, но можно ее исказить, отравить, унизить!
— Ты сумасшедшая, — тихо сказал Алексей, прикрыл дверь и пошел в хлев. Сашкины слова не вызывали в нем ничего кроме раздражения и злости. Ну почему, почему нельзя жить любовью и трудом в их маленьком еловом раю? Зачем этот бой с ветряными мельницами, безнадежный и смешной, наивная вера в волшебство чаши и темную магию «эфирных вампиров».
Он долго чистил закуту, поил лошадь, укрывал ее на ночь попоной из ватных одеял.
Сашка замкнулась: он, Алексей, уходил из ее жизни, убывал, как убывает месяц, скудеющий с каждой ночью. Теперь он часто просыпался от внезапного ночного холода и подолгу смотрел, как в мертвенном свете ущербной луны она сидит у окна и смотрит в мерцающий ободок чаши. Что слышалось ей в завываниях ветра, с кем говорила она, подняв лицо к бледному пятну за морозными стеклами?
В тот день, повинуясь недоброму чувству, Алексей наскоро обежал Тишкину падь и, не дойдя до лосиных кормушек, завернул к дому. И вовремя. Он застал Сашку в разгар сборов. Она торопливо закидывала вещи в свой истертый вещевой мешок. Руки ее тряслись. Алексей сдернул шапку, озирая разгром в избушке.
— Ты куда-то собралась? — недобро спросил он у встрепанной Сашки.
— Да, мне надо в Москву. Загостилась я. Только ничего не говори. Мне было очень хорошо, и так далее. Я ни о чем не жалею. Ну не знаю, что еще говорить…
Алексей онемел.
— Так ты зачем приезжала-то? Погостить? Кусок голодному кинуть?
— А что? Черствый кусочек оказался?
— Мягкий, до боли мягкий… Сашенька, ну что ты задумала. Я же вижу, что ты врешь мне. А глаза и руки твои не врут. Хорошо, Сашенька, поедем вместе, только немного обожди. Дела уладим и рванем в Белокаменную.
— Я не хочу, чтобы тебя убили, — прошептала Сашка. — Ты должен жить долго, беречь этот лес, медведицу, всех твоих лосей, косуль и зайцев. Это — твой Грааль… А я… Я постараюсь вернуться, когда все закончится.
— Что закончится?
— Война…
— Ты с ума сошла? — Ну подожди хоть два месяца, до весны подожди. Я не могу сейчас лес кинуть.
— Алеша, не могу я ждать.
Алексей заметил на столе рассыпанные карты, банку с молоком и расплющенный пакет с творогом.
— К Купарихе ходила?