Зверь на Юге пробудился

Лицо запылало, и Эррин откинула голову назад, позволяя воде окончательно намочить волосы, а заодно хоть немного остудить алеющие щеки.

Нужно мыться и выходить, но теперь гладить себя руками было почти стыдно. Как перестать воображать, что это вовсе не женские пальцы ласкают плечи, трогают живот и сжимают грудь?

Опасаясь зайти слишком далеко, Эррин выпрыгнула из-под воды, наскоро вытерлась старой рубашкой и надела всё чистое. Больше сменной одежды не было, поэтому она насколько могла, постирала имеющееся. Это позволило привести мысли в подобие порядка.

Возвращаясь на поляну, Эррин думала, как ей поднять на Годдарда глаза. Но увидев перемены с домиком, она и думать забыла о смущении.

— Это… невероятно!

Кривая хибара самым чудесным образом выровнялась, воспряла духом и как будто бы даже стала больше. Доски срослись и сияли новизной, новые и светлые, дверь висела на блестящих петлях и закрывалась абсолютно не ржавой ручкой. Кресла, которые стояли у входа тоже преобразились. Свежий лак без сколов и трещин, прямые ножки, на них даже появилась обивка, которой — Эррин была в этом уверена! — раньше не было.

Она заглянула внутрь — там тоже всё преобразилось. Крепкие, пусть и такие же узкие полати сверху накрывали пухлые матрасы, на которых были накинуты настоящие простыни.

Эррин обернулась к мужчине. Тот был явно доволен произведённым эффектом.

— У меня нет слов, — сказала она. — И как сильно ты потратился?

— Не особо, — неопределённо махнул рукой он. — Если б не Зверь, я бы построил тебе здесь целый дом и поставил кровать с балдахином. Вот это было бы уже чувствительно.

Годдард стоял и улыбался, даже не подозревая о том, насколько неприличными вещами он занимался буквально десять минут назад в мыслях одной отдельно взятой выпускницы. А эта самая выпускница нырнула в спасительную уединённость домика, уже оттуда рассказав:

— Там можно не только попить, но и помыться. Я пока сделаю что-нибудь поесть, а ты можешь идти.

Пока колдуна не было, Эррин успела соорудить из их нехитрых запасов приличный перекус, развесить сушиться вещи за хижиной и развалиться в кресле, с наслаждением вытянув ноги. Жизнь в этот момент казалась едва ли не приятной.

Годдард вернулся нескоро — видимо, тоже вода взяла в плен и не отпускала. У него были мокрые волосы и крайне довольное лицо. Он сменил рубашку на тёмно-синюю, и от этого его глаза стали как будто ещё ярче. Молодой, красивый, потрясающе сильный маг, которого искромсали колёса лицемерия и чужой жажды власти. Есть ли шанс, что безумие покинет его голову?

Эррин выкинула сложные мысли, и жестом пригласила Годдарда к столу, который соорудила из найденного пня.

— О столе я не подумал. — Годдард почесал затылок и наморщил нос.

— Да ладно, и так всё отлично, — улыбнулась Эррин.

Ужин прошёл за ленивыми разговорами и нетягостным молчанием. Солнце спряталось за деревьями, и небо начало приобретать розовый оттенок.

— Пойдём. — Годдард встал. — Я тебе кое-что покажу.

* * *

Когда поднялась и Эррин, он легко подхватил в каждую руку по креслу и пошагал в сторону долины. Он привёл девушку к самому обрыву, и уже тогда она догадалась, что именно он хотел ей показать. Над долиной разгорался невероятной красоты закат. Огромное красное солнце двигалось к горизонту, зажигая небо и расцвечивая его в восхищающие оттенки пламени.

Годдард поставил кресла так, чтобы, сидя на них, не упустить ни одного акта этого удивительного спектакля. Жара спадала, и светило уже не кусалось. Оно лишь ласково трогаю кожу. Смягчало краски мира, зажигало лавой волосы Эррин.

— Это очень красиво, — прошептала она, не в силах отвести глаза от прекрасного зрелища.

— Сейчас да, — сказал довольный Годдард, — но не всегда здесь дают такие спектакли. Иногда здесь бушуют пылевые бури, и это прямо противоположно слову «красиво».

Эррин передёрнула плечами. Думать о дурном не хотелось вовсе. Но настроение Годдарда вдруг свалилось в меланхолию.

— Знаешь, Эррин, о чём я мечтал, когда узнал, что смогу ненадолго выйти? Мечтал встретить нежную юную красавицу, такую, знаешь, как сама весна. В венке и длинном сарафане. Которая ищет клевер с пятью лепестками, чтобы загадать желание.

Эррин, пряча разочарование, презрительно закатила глаза, а он продолжил:

— А встретил тебя. Резкую, фыркающую и подозрительную. С огнём на голове и в глазах. Которая скрутит меня в рог одним вздохом. Которая готова отдать жизнь за неизвестных людей и которая жалеет монстра, вырезавшего целый город. Откуда ты свалилась на мою голову, а? Почему больше не хочется мечтать о весне с этим чёртовым клевером? И почему воспоминание о том, как я пропускал твои волосы через пальцы, хочется убрать в самый дальний уголок души, чтобы потом иногда доставать в холодной бесконечности Севера?

В груди Эррин защемило, а ведь он даже не смотрел на неё, задумчиво глядя в закат. Она резко поднялась, выругавшись:

— Да чтоб тебя трещина забрала!

— Заберёт, не переживай, — усмехнулся он, бросив быстрый в её сторону.

А девушка уже шагнула к нему, стремительно и резко, не давая себе времени, чтобы передумать. Перекинула ногу через мужские колени, уселась на него сверху и прижалась к его губам, раздвигая их, приказывая ответить. И он ответил, пробуя, примеряясь и явно сдерживаясь. Поцелуй был образцом деликатности и выдержки. Но Эррин нужно было не это.

Когда она на секунду прервалась, чтобы перевести дыхание и хоть чуть-чуть успокоить заполошно стучащее сердце, он выдохнул ей прямо в губы:

— Жалость тебя погубит, Рыжик.

— Сделай себе одолжение, заткнись, а?

И снова обрушила на него поцелуй. Который на этот раз вернулся сбивающей с ног волной страсти, глубокой, быстрой, почти яростной.

Как она и ожидала, Годдард не был ни нежным, ни трепетным. Напористым, уверенным, властным. Но при этом удивительно внимательным. Ласки его жёстких ладоней — те, которые вызывали у Эррин самые яркие реакции, повторялись и усиливались. Оставшись без рубашки во власти его рук и губ, она уже потеряла все ориентиры. Задыхалась от жгучих касаний, судорожно стягивала его одежду, стараясь хоть как-то вернуть ему те сумасшедшие эмоции, что он будил в её теле.

Стянуть с мужчины брюки, если при этом сидишь на нем сверху, не очень просто. И это бесит необычайно. Хочется скорее дотянуться до кожи, прижаться плотнее, почувствовать максимальным касанием. Да и свои штаны совершенно лишние. Но чтобы снять мешающие тряпки, нужно оторваться от горячего тела, а это совершенно невозможно, невыносимо, невероятно. И от губ оторваться нет никакой возможности. Хорошо, что с этим не приходится справляться самой, тебе активно помогают, вытряхивают тебя из ткани, хватают вновь жадными руками. И все новые рубежи обнажения воспринимаются с восторгом и все возрастающим желанием. Которое остановить уже нельзя никакими силами в этом мире.