Зверь придет с рассветом
Шрифт:
— Живой. Бормочешь чего-то…
Полукровка наконец сумел открыть глаза. Замутненные болью, они с трудом различили знакомый звериный силуэт на фоне желтой лампы под потолком. Звуки ворвались в сознание лавиной. Тихая песня? Нет, дождь, идущий снаружи…
— Где… я… — Валари невероятным усилием заставил себя сесть. — Алкир? Это ты вытащил меня?
— Нет. Не я.
— Значит, Йон? Он был здесь…
— Ты бредишь, — донеслось в ответ. — Йона тут не было и не могло быть. Ты выбрался сам. Как-то.
— А где остальные?
— Все твои там. — Хенке указал в дальний угол. — Но лучше не смотри.
—
Валари ощутил, как в груди все сжалось, скукожилось от единственной мысли, что все, кто жил с ним за неприветливыми стенами Эводеона, мертвы…
Мертвы!
От этого жуткого слова хотелась бежать. Кричать. Вырвать и выкинуть его из головы, но оно снова и снова прокручивалось в мыслях неумолимым напоминанием о том, что конец всего даже не близко.
Он уже настал.
— Парни… Парни! Нет!
Валари неуклюже поднялся и, скользя в чем-то липком, поспешил к стальным ящикам, в которых были заперты его соратники. Он вцепился в дверь ближайшего. Пальцы не слушались.
— Хватит. Они мертвы, — прозвучал за спиной голос Алкира. — Ты тоже… Должен быть… Не знаю, почему ты еще двигаешься…
— Помоги мне скорее, — отмахнулся Валари, продолжая бороться с неподатливой дверью.
— Они мертвы, — упрямо повторил хенке. — И ты мертв. От тебя несет разложением, я не знаю, почему ты еще стоишь на ногах и разговариваешь…
— Плевать! — огрызнулся Валари. Ему наконец удалось справиться с дверью, и бескровное тело Дарэ рухнуло на него. — Сейчас это неважно… — Он бережно опустил товарища на пол. — Не имеет никакого значения.
— Но на тебе живого места нет…
— Заткнись, Алкир! Помоги мне и открой остальные двери.
Валари не узнал собственного голоса.
И хенке вдруг послушался. Перестал спорить. Молча взялся за следующую стальную деву.
— Дарэ, очнись! Давай же!
Валари понимал, что взывать к другу бесполезно. Он мертв, как мертво все в этой проклятой комнате. Жив пока только хенке, но и он скоро уйдет, оставив это обреченное место трупам…
Здесь останутся лишь смерть да издевательские улыбки стальных дев.
В накатившем отчаянии Валари перестал трясти несчастного Дарэ и безумным взглядом уставился на собственные руки. Они были проколоты насквозь во многих местах. Кровь не шла, а из образовавшихся дыр выходил наружу то ли пар, то ли дым. Черные тяжелые струйки стекали на камни и, как змеи, подползали к Дарэ. Овивали его, проникали в раны и, скользя под кожей, светились призрачной синевой…
Валари не успел сообразить, что произошло, но распростертое перед ним тело друга вдруг скрутила судорога, а потом…
— Валари… — Веки Дарэ поднялись, зрачки расширились, а потом сжались в точки. — Что происходит?
В стороне зарычал Алкир. Глаза его светились в сумраке. Когда он заговорил, в голосе прозвучали ноты неподдельного страха.
— Что ты творишь? Как такое возможно? Мертвое не может оживать…
Хенке попятился к выходу, переступая через выпавшие из стальных дев тела полукровок. Он открыл почти все двери.
— Я не знаю. — Валари поднялся, ощущая, как необъяснимая сила наполняет его. — Я же сказал, сейчас это не имеет абсолютно никакого значения. И… Мои друзья… Они не мертвы. Ты ошибся. А теперь достань
мне тех, кто еще внутри. Я должен спасти их, пока не поздно.Всю ночь Лили трясло.
Озноб колотил нещадно, как при сильной хвори. Руки и ноги будто покрылись льдом. Она куталась в куцее одеяльце и никак не могла согреться.
Никак…
Встала за полночь, глянула в окошко: небо над Пустошью разрывала когтями алая злая заря. Что-то происходило там.
Что-то важное…
Небо билось в рассветной агонии. Закручивались спиралями ядовитые облака, прорывались то вспышками света, то клочьями тьмы. От всего этого небесного действа шел в сторону Нерки мощный порывистый ветер. Рвал тряпье с веревок — мать постирала простыни, и теперь они, словно флаги, полоскались в волнах растревоженного воздуха. И гул шел из-под земли, мерный, глухой, будто гремели в толще почвы огромные барабаны или билось гигантское сердце.
— Лили! Лили! — Крик вспорол зыбкую ткань полузабытья.
В дверь колотили изо всей силы.
Мать, разбуженная шумом, — она и так последние ночи почти не спала, — вышла из спальни, кутаясь в заношенную серую шаль.
— Кто там?
— Я разберусь. — Лили оттеснила ее от двери, открыла без особой робости. Благо, по голосу уже поняла, кто пришел. — Лия? Что случилось?
Лия, малюсенькая, тоненькая, с огромными глазищами и горбинкой на длинном носике, схватилась за руку Лили, как утопающая за соломинку.
— Они Фаю забрали… И Ирэну…
— Куда? Как?
— Мун приказал. Говорит, они ведьмами стали, и их теперь надо… — Она расплакалась, уткнула лицо в ладони.
— Что «надо»? — принялась допытываться Лили.
— Я не знаю, — всхлипнула Лия. — Я испугалась и не дослушала. Убежала…
— Ладно. — Лили смягчила тон, положила руку на плечо трясущейся соседке. — Где они, не знаешь?
— В амбаре, где братья и сестры Эвгаевы живут.
— Пойдем.
Лили накинула Регерову куртку и вынырнула следом за Лией в темноту. Ночь была тепла и мрачна. В лицо врезался ворох полуночных насекомых, пахнуло далеким костром. В спину — ледяное молчание матери.
Она осталась позади, в желтом прямоугольнике освещенной комнаты.
По пути они наткнулись на Муна. Хорошо, что успели шмыгнуть в кусты. Учитель прошествовал мимо в компании пары красноплащовых воинов. За кем еще они шли?
Уж не за ней ли?
До амбара остались считанные шаги. Он стоял рядом с отданными братству постройками. За ними на лужке возвышался недостроенный деревянный храм.
— Уходи. Дальше я одна, — сказала Лили Лие. — Собери оставшихся девушек и отведи ко мне домой. Поняла?
— Ага.
Лия подчинилась беспрекословно, исчезла в зарослях сирени. А Лили куницей прошмыгнула мимо пары Эвгаевых братьев, дежурящих у входа и, обогнув строение, встала под крошечным окошком. Заглянуть в него не получалось — слишком высоко. Она прислушалась. Изнутри доносились всхлипы.
Девушки там.
Колени задрожали… А делать-то что? И как?
По ногам вдруг плеснуло холодом. Рябь прошла по резным листьям глядящий из-под стены крапивы. Спину будто буравил чей-то взгляд. И лед нарождался в душе, непробиваемый и чистый. Мысль ударила в голове набатом.