Зверь

— Ты сегодня ещё и пошлый.

И наступило время секса. Я прислушивался к её желаниям и воплощал их одно за другим, получая наслаждение от неё самой и её удовлетворения. Хотя ничего особенного не происходило — я так и помнил, так себе и представлял. Сухопутное слияние самца и самки требовало активного движения, вызывающего обильную циркуляцию крови — всё это ради хорошего насыщения и даже пресыщения тканей совокупляющихся тел гормональными ядами. Потом мощный гормон иллюзии счастья и наполненности в данную минуту победил меня, и я ненадолго задремал.

Сытая наслаждениями женщина сочно поцеловала меня:

— Ты сегодня какой-то необычный.

Она встала, сладко потянулась и зашлёпала босыми ногами в душ. Теперь она хотела сменить запахи своего тела. А я лежал совершенно неподвижно, мой организм растворял в себе густой сахар гормонов удовольствия.

Чуть позже я вёз её домой. Она, распахнув уже дверь машины, вдруг дала мне понять, что захотела бы более серьёзных и длительных отношений. Послала сигнал интонацией голоса и мимикой лица. Потом дверь захлопнулась. Женщина ушла. Настоящая самка.

Я возвращался домой. Механические ресницы дворников деловито смахивали расползающиеся мелкие частые капельки с лобового стекла. Самый насыщенный событиями день моей человеческой жизни подходил к концу. Моё сухопутное тело устало и просто хотело спать. И я радовался тому, что приду сейчас в пустую квартиру, где никто не помешает мне уснуть.

Хорошо, что ни к одной из женщин человеческого мира у меня не выработался гормон верности — гормон привязанности. В бесчисленном ряду человеческих гормонов есть и такой. Хорошо, что ни одна из женщин не стала моим привычным партнёром каждого дня, каждого часа. Мне неинтересно клеить гнездо семьи.

Итак, я мысленно испробовал, разлил по пузырькам и расставил по воображаемым полочкам все человеческие побуждения, желания, порывы. Вполне возможно было бы выделить реальные вещества, использовать под них обычные стеклянные колбочки с надписями «вожделение», «ярость», «любовь» и другими, да только в этом не осталось уже ничего интересного.

Глава 31. Соитие

И дал он ей и вошел к ней…

Бытие, 38.18.

Когда я не охотился и не казнил, город разворачивался полубредовой удобной декорацией, а я в неё удачно вписывался. Никогда и никакой город не подарил бы мне истинного уюта, преподносил — суррогат. Глубокой ночью я стучался в закрытые двери какой-нибудь смутной гостиницы, жал на несрабатывающие звонки, объяснял заспанным администраторам с мятыми лицами, что мне нужен номер на одного, незадумываясь платил и получал какой-то ночлег.

Часто чувствовал себя голодным и по пути в гостиницу заходил в какую-нибудь забегаловку или в дорогой ресторан — всё равно — и ел. Я стал прихотлив в еде, иногда — даже нервен, тщательно выбирал блюда и даже объяснял поварам — в грязных передниках или в белоснежных накрахмальностях, — как мне готовить. А порой жадно набрасывался на какую-нибудь несвежую гадость и пожирал всё до крошки, просил повторить и снова оставлял тарелки пустыми. Грыз куриные косточки; высасывал яйца сырыми; пил простоквашу. В моём организме что-то происходило, что-то росло, завязывалось, копилось — возможно, это отдалённо напоминало беременность. Самим собой.

Нередко после охоты я ощущал в себе желание соития с женщиной и тогда звонил сутенёру, тому самому, мордатому, постоянно глупо скалящемуся, с которым свёл знакомство где-то на грани — нет, уже за гранью — прежней жизни:

— Это я.

— А, узнал, узнал. Приветствую. Ну что? Как всегда новеньких? — в трубку с той стороны дышали с готовностью услужить.

— Да. И пусть каблуки не обувают.

— А, понял, понял. Ща выезжаем. Куда везти?

Я называл адрес, подходил к окну и смотрел в ночь. Хорошо, если под утро не повисал над городом туман. Требовалась прозрачность дальних видов. Очень скоро к гостиничному входу подлетал автомобиль, лакейски шаркнув тормозами, и я спускался выбирать партнёршу.

Круглолицый расплывался передо мной — лучшим клиентом:

— Ща покажутся. — И распорядился, — Вышли, девочки!

Три проститутки с сонными мордочками стояли рядком, ждали моего решения, о чём-то переговаривались и хихикали. Я никогда раньше не встречался ни с одной из них — мне нужны были свежие впечатления незнакомых женщин. Только одна из них имела в себе обострённую склонность к возбуждению из-за наступивших дней предрасположенности к оплодотворению по женскому месячному циклу. Её-то я и выбрал и оплатил.

Мы все сели в машину.

— К церкви? — спросил сутенёр.

Я кивнул, и прохладные огни ещё не утреннего — ночного — города понеслись навстречу. Очень скоро, проскакивая площади и мосты, оставляя позади улицы и моргание жёлтых глаз светофоров, мы подъехали к могучему зданию стопятидесятилетней церкви, возвышавшемуся темной массой над старыми городскими кварталами. Только ангела, водружавшего крест на церковном куполе, подсвечивали снизу столбики лучей прожекторов. Но я смотрел не на купол, не на ангела, а на башню колокольни, выводя из машины оплаченную женщину.

К дверям храма я не поднялся, а подошёл сбоку к решётке ворот церковного двора с приклёпанными литыми цветами и листвой, взялся за запиравшую ворота цепь с амбарным замком и несколько раз звякнул ею о решётку. В маленькой будочке в нише за воротами зажёгся свет, и пожилой сторож зашаркал к нам, издали узнавая:

— Опять вы?

— Да. Узнал — открывай.

Сторож замешкался на ходу:

— Это самое… Тут такое дело…

— Тебе что? Доплатить?

— Ага, а то…всё ж таки…мало ли что. Я ведь это самое…рискую, — радостно и угодливо бубнил старик, отпирая замок.

— Держи. — Вместо привычных двух я протянул сторожу три бумажки и напомнил:

— Колокольня.

— Идём, идём… — и сторож повёл нас — меня и проститутку — к высокой узкой двери в стене, на ходу вынимая длинный, изощрённо-бородатый и по виду тяжёлый ключ.

— Так я через два часа буду! — крикнул из автомобильного окна сутенёр, заводя мотор.

Я, не оборачиваясь, кивнул, наблюдая, как щёлкает замок, подчиняясь вращению ключа в руке сторожа, и первым шагнул в открывшуюся со скрипом дверь.

— Только там…это самое…не долго. Лишнее время не торчите… Не до третьих петухов. А то мало ли что, — увещевал старик.

Я снова кивнул, не поворачивая головы, и осветил лучом фонарика ведущие вверх ступени.

— Иди, — я взял женщину за холодную руку и повлёк её за собой на лестницу.

Она беспокоилась, её волновало происходящее, она немного боялась меня, хоть и слышала уже обо мне от напарниц по ремеслу и знала, что финалы таких приключений всегда оказывались благополучны. И всё-таки её нервировали темнота и лестница, ввинчивающаяся в высоту колокольни вдоль серых подкопчённых стен. Женщина находила облегчение в бесконечных попытках что-то говорить сквозь моё молчание: