Звезда Аделаида - 1

А Северус, наоборот, и стонал, и кричал, словно бы против собственной воли, и выкрикивал долгое, как эхо:

– Кво-о-три-и-у-у-с!

И не зазорно вовсе было Северусу выкрикивать имя единственного своего за всю долгую жизнь возлюбленного. Теперь сердце его пело, и хотелось бегать нагишом по Сибелиуму и кричать на каждом перекрёстке:

– Я-а лю-у-блю-у-у те-э-бя-а, Кво-от-ри-и-у-у-ус!

И, кажется, он и вправду несколько раз прокричал эту фразу потому, что ответил ему предательски дрожащий от подступивших слёз наслаждения голос Квотриуса, непривычно сиплый и тихий:

– Я люб-лю те-бя, Се-э-ве-э-р-у-у-с-с!

Северус тут же наклонился и стал зацеловывать прекрасные глаза брата, высушивая их губами, проводя языком по еле различимым дорожкам на щеках, уходящих к вискам, а потом с силой пососав мочку уха Квотриуса, чтобы утешить его этой лаской, прикусил, заставив того забыть о слезах - так вот, что хрипело в груди Квотриуса, когда не мог он издать ни звука! Это были первые с раннего детства слёзы никогда не плачущего воина, потом легионера, потом всадника Квотриуса. Он не плакал даже, когда получил тяжёлую рану в пах, незащищённый лориком, рану от копья пикта, оружия с тупым, рвущим внутренности, каменным наконечником. Это было просто очень больно. Очень, но он не заплакал, а убил того Нелюдя, проткнув его насквозь тяжёлой спатой.

А теперь это были слёзы от невыносимого, удивительного в своей прелести вращения пениса высокорожденного брата, его превосходного орудия внутри, приносящего не боль, не смерть, но состояние, схожее с полётом человека - птицы Такого высокого, что люди и не видны вовсе, лишь городок Сибелиум весь, как на ладони и разноцветные четырёхугольники разных цветов и форм. Квотриус догадался, что так выглядят поля колонов. А ещё он видел золотистые леса, ещё с прозеленью, и леса эти простирались во все стороны до самого горизонта.

О, что это мелькает там, далеко на западе? Неужли Внутреннее море? Неужли он, Квотриус, взлетел так высоко? Как же было не расплакаться от такого зрелища и сводящего с ума сверления где-то в теле, постоянно задевающего простату при вращении их обоюдном с божественно прекрасным сейчас, таким молодым, страстным, источающим запах неведомых трав и цветов, Северусом.

Теперь же, освободившись от слёз, и младший брат добавил свои стоны, всрики и выкрикивания любимого имени, составив прекрасный дуэт Северусу.

Голоса их не были истошны или звероподобны, даже, когда они рычали от страсти, нет - они были похожи меж собой, безыскусны и искренни, в них не было ничего от грязной похоти разврата в термах или лупанарии, ибо были полны неизбывной, прежде всего, любовью и, конечно же, утроены были страстью, волнами попеременно, то приливно подкатывающей почти до самого края скалистого брега, то отходящей, давая передышку им обоим, чтобы были силы на продолжение любовного действа, словно бы в вечерний, прекрасный, отливающий всеми цветами заката, нежный отлив, обнажающий, одуряюще пахнущие морем, его естеством, водоросли и раковины..

Наконец, изнемогли оба брата от любовной лихорадки, и Северус взял в руку головку пениса брата, а сам ещё продолжал двигаться в нём без остановки, рука же его двигалась вместе с телом, и Квотриус излил семя себе на живот и грудь, а Северус в тот же миг кончил внутри брата и свалился без сил на ту сторону ложа, что ближе к стене опочивальни.

Квотриус, всё это время не давая ногам беспомощно повиснуть на щуплом брате, удерживал их прессом, не сдержавшись лишь в момент семяизвержения, отчего и упал Северус, словно серпом жены колона подкошенный.

Только сейчас, с уже завалившегося на бок Северуса, младший брат снял ноги и, отдыхая, с преогромным удовольствием вытянул их, давая волю мышцам живота. Но тяжесть в мышцах живота прошла почти мгновенно и незаметно - таким полным сил физических был Квотриус даже после долгого напряжения. Всё его тело приятно дрожало от уже отступающего оргазма, занёсшего его в Эмпиреи, так, что взлетел он над землёй, птице уподобясь, но оставаясь человеком.

Несколько минут, всего несколько долгих минут, таких приятных и лёгких, словно бы скинули с братьев невидимую, но очень ощутимую тяжесть, отдыхали они, лёжа на спине. Квотриус втирал в кожу семя, а Северус, внезапно повернувший голову и взглянувший на то, чем так сосредоточенно занят брат, успел найти несколько нерастёртых ещё капель, быстро повернулся лицом к Квотриусу и, шутливо пригрозив тому пальцем, слизнул капли ещё тёплой, несмотря на довольно ощутимую теперь потными телами прохладу в комнате, сладковато-солоноватой спермы.

Но одеваться братья не торопились - обсохнув от пота и продрогнув, бросились они снова в объятия друг к другу, торопясь с заново вспыхнувшей, но не такой томящей страстью, какую чувствовали оба до соития, а лёгкой, весёлой, целоваться и ласкать необласканные ещё тела - шеи, грудь, животы.

В этих действиях большую сноровку имел, как ни странно, ещё недавний девственник Северус, а не познавший женщину в шестнадцать лет Квотриус. Воображение Северуса - образованнейшего человека своего времени - века уже двадцать первого - было развито лучше, чем у хоть и начитанного, но в остальном необразованного Квотриуса.

Поэтому-то и знал Северус эрогенные места на теле мужском лучше Квотриуса, также часто ласкавшего, по-юношески, без прелюдии - сразу теребя пенис свой и мастурбируя. В этом заключалось отличие его простых, неискусных ласк пениса от зрелого уже в «своём» времени Северуса, которому нужно было возбудить себя для достижения оргазма

Квотриус и в этих ласках шёл на шаг позади старшего брата, сначала просто тая в его таких умелых («И откуда? Неужели все маги знают об этих приятных местах с самого рождения?») руках, ведь его Северус не был ни с женщиной, ни с мужчиной, как он сам говорил, а Квотриус верит каждому слову своего брата, потом повторяя каждое движение за ним вслед, отчего Северус так соблазнительно говорил: «Ах-х!» или стонал, иногда даже взрыкивая от вожделения.

Заключением же их ласк был внезапный, самостоятельный, сделанный Квотриусом, но по образу сегодняшнего сотворённого Северусом перед варкой магического зелья, поцелуй в пупок, отчего произошло воистину неожиданное - Северус прижал изо всех сил голову Квотриуса к своему животу, поощряя того на повторный, более долгий поцелуй, который был незамедлительно свершён.

Квотриус по наитию добавил ещё от себя посасывание нежной плоти и под конец, когда Северус уже почти кричал, прикусывание нижнего края кожаного углубления. Северус отпустил руки, а сам выгнулся дугой, выкрикивая нараспев: «Я люблю тебя, мой Квотриус! Пуще жизни люблю!».

Потом в неистовстве страсти от одних только ласк высокорожденный брат перешёл на совсем непонятный Квотриусу язык с очень мягким, почти не произносимым «Р» и полным отсутствем «Ц». В остальном же язык был и мягок, и резок одновременно, в зависимости от интонации, с которой тщательно выговаривал слова Северус.

– Наверное, это родной язык Северуса. Странен мир, в котором не говорят на ромейском языке,– подумал Квотриус.

Самому ему, тогда, на кухне перед варкой магического зелья до крайности возбуждённому, хотя и кончившему минуту назад, но не смеющему в те мгновения и мечтать о большем, поцелуй в пупок показался хоть и странным, но возбуждающим, однако не до такой, казалось, неестественной степени.