Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
На что «отец» заявил по-простому:
– Раньше к невесте войдёшь, раньше и внука - наследника семьи Снепиусов для меня и матери своей зачнёшь. Да и все домочадцы твои, даже рабы порадуются в день рождения первенца нового колена. Даже на внуку я согласен, но только при условии наличия следующего долгожданного мальчика.
Да не смотри на меня исподлобья, ибо сначала разговор с Верелием вёл я о женитьбе Квотриуса. Ведал я о замысле вашем братском.
Но не может Квотриус жениться заместо тебя, единого в семье, ибо Верелий напрочь отказал сыну моему - бастарду в милости таковой. Да и девица Адриана слишком горда - дала согласие на брак только с тобою - патрицием высоекорожденным из семейства богатого. Ты как раз в возрасте для женитьбы да и Адриане уже двадцать
Малефиций продолжил еле слышным шёпотом:
– Тебе же уже двадцать на вид, сыне мой, хоть и должно быть на самом деле больше на пяток хотя бы, хоть и заявился ты в дом Снепиусов почти что тридцатилетним. Я всё-о-о подмечаю, сыне. Нешто сие суть чародейские чары твои омолаживают тебя столь скоро? Смотри у меня, наследник дома, не превратись вскоре обратно в плод, едва зачатый, ибо матерь твоя не в состоянии боле выносить дитяти на протяжении почти трёх четвертей года! Не в тех она уж летах!
Нет, ответа твоего не ожидаю я, поверь. А то, что ты моложе невесты выглядишь - то не есть беда особенная. Союзы и не между таковыми женихами и невестами заключают.
Отец еле заметно подмигнул Северусу, затем снова сделал суровое лицо и приказал слишком молодому Снепиусу Северусу Малефицию покинуть младшего («А младшего ли? Это как посмотреть сейчас») сводного брата-любовника Квотриуса…
Снейп только и успел распорядиться на счастье попавшемуся в коридоре кухонному рабу, тащившему тюк с зерном, чтобы принесли Квотриусу супа, оставшегося после его трапезы, да подогрели бы его хоть немного.
Но… профессор внезапно испугался подозрительности надутого, как индюк, и гордого своей должностью подавальщика яств Выфху. Не поверит же он слову кухонного, самого грязного по принятой рабской иерархии после золотарей, раба об отмене господского повеления кормить Квотриуса в его опочивальне. Да ещё остатками навара, коий вкушал сам Господин дома!
Был же всего час назад иной приказ, да лично данный Выфху этим самым, помолодевшим за всего ночь едину года на два-три, Господином дома! Выфху в глубине души, которая у рабов, как ни крути, а всё же есть, пожалел молодого Господина Квотриуса, но, в отличие от глупого Наэмнэ, про себя. Дабы не рассердить главного Господина - Северуса, высокорожденного патриция и наследника всего состояния рода Снепиусов. С такой головокружительной высоты положения в доме его Господину, верно, все рабы казались рабочими муравьями, обеспечивающими приток богатств и славы в семью.
Не отсвечивать перед Господином Северусом - чародеем и мужеложцем, соблазнившим собственного, хоть и сводного - но по отцу же!
– брата, боле обычного - вот, в чём была основная задача Выфху. Подкармливать, самому принося блюда под дверь Господина Квотриуса - вот, в чём заключалась отныне добровольно взятая повинность Выфху, жалевшего молодого Господина больше собственной шкуры.
Позора во время наказания у столба он не боялся, боли тоже, так чему ж ему, несчастному рабу Выфху, хоть и имеющего значительный вес среди домочадцев, но… далеко не свободному, опасаться-то?
– Блядская свадьба! Грёбанная помолвка! Мне и так тошно думать об этом действе сверчков, а тут Квотриуса срочно хотя бы бульоном, хоть и не куриным, но пусть и говяжьим, таким вкусным и питательным, напоить нужно…
Нет, пойду к Выфху, распоряжусь лично, а будущий тесть подождёт.
… Ох, и ярился же Папенька, узнав, что я - Господин дома!
– посмел ослушаться его, видите ли, высочайших повелений! По его словам выходит, что в брачном процессе главную роль играет вовсе не жених, а его отец. То же касается и невесты с её отцом. Матери же брачующихся - какое омерзительное слово!
– не имеют права голоса в выборе невесты или поисках жениха. По крайней мере, не имеют его гласно.
Ну и «воркующая» же парочка из нас выйдет на таких жёстких условиях! Впрочем, я вовсе и не собираюсь спать с Адрианой, хоть и передам ей в ответ на её: «Где ты, Гайус? Вот я, Гайа»* , - факел и кувшин с водой - огонь и воду, и пусть она хоть напрыгается на елдаке Мутун Тутуна, но я не войду в неё. Мне даже мысль об этом противна. Я же стал законченным геем здесь. И не думаю, что ситуация сильно изменится при перемещении… туда - во время оно. Тело-то всё вспомнит, хоть бы и в «моём» времени… Женщины стали для меня не то, чтобы совсем отталкивающими особами, но, что уж точно, не объектами любования и, тем более, при полнейшем отсутствии сексуальной направленности в их отношении у моих «неправильных» мозгов, не субъектами желания, хотя бы мало-мальского.
На мерзкой ромейской свадьбе, как, впрочем, и на всех свадьбах у всех более-менее цивилизованных народов и во все времена, всё ритуально, а на свадьбе ромейской - и древние слова у порога опочивальни мужа, идущие, верно, ещё от латинов - одного из племён Апеннинского полуострова - прародителей ромеев, по чьим обычаям жены в древности перенимали имя мужа. Но то было давно и неправда.
Даже широкий, шерстяной пояс белой «туники ректа» невесты, полагающейся к одеванию и завязыванию в ночь накануне свадьбы сложным Геркулесовым узлом, не развяжу, не стану раздевать невесту, чтобы самому, ненароком, не возбудиться на женские прелести, так и полежим в одежде. Не надо мне такого счастья - столько же детей, как у прославленного героя древности! Мне вообще рискованно даже находиться в этом времени так долго. И, упаси Мерлин, обзаводиться здесь потомками! От Союза ли или внебрачными. Я же волшебник, значит, нельзя размножаться с магглами, будь они хоть какими чистокровными по происхождению от таких же магглов.
Пускай перепишет в… прекрасном далёко свою «хронику» Ульций, лорд Снеп, да не стану я зачинателем рода магов Снепиусов. Ничего, вот Квотриус поправится в достаточной мере, чтобы суметь, найти в себе силы спать с женщиной после двухмесячных сексуальных игр с мужчиной, и войдёт к ней в тёмную, октябрьскую ли, ноябрьскую или даже декабрьскую, впрочем, без разности для меня, ветреную, но ещё бесснежную - а бесснежную ли?
– ночь, тогда-то они и поладят полюбовно… Квотриус же такой нежный, я уверен, что и со старой Каррой он не был груб и напорист.
А я в это время буду пылать от неразделённой, усилившейся стократ страсти и обдирать костяшки пальцев об стены спальни от немилосердной, почти нестерпимой ревности…Знаю же я сам собственный характер, и в ревности меня никто превзойти не сумеет, это уж наверняка…
Но ведь Квотриус ясно доказал сегодня, на грани фола рискнув жизнью, что любит Северуса, брата своего, больше, нежели, как это было у него в прощальной оде написано - «жизнь радужная, великий дар, коим богами одарен был я… " И будет ещё одарён ею, «радужной», с новой семьей, ведь вернулся Квотриус к жизни, доказывает отцу, что это вовсе не высокорожденный брат ни с того, ни с сего… так отделал его рапирой, что порезал ему шею и руки. Ноги-то теперь под накинутым услужливым рабом покрывалом, а Квотриус и не помнит о них, как о единственном алиби высокорожденного брата - у него просто адски болят все порезы, хоть и залеченные любимым братом. Ибо к чему резать вены на ступнях, если хочешь убить кого-либо?
А то Малефиций совсем на старшего сына озверел. Полагает, дурья башка, что раны Квотриуса - следы невиданного, трёхгранного оружия Северуса, ведь не нашли ни пуго, ни гладиуса возле бочки. Обыскивают весь двор, а разнесчастный пуго-то у Снейпа в спальне! Спрятал он его… на свою голову, как выясняется спустя всего пол-часа после обнаружения рубцов на теле любимого сына Снепиусом Малефицием.
Надо бы профессору, как бывшему шпиону, бросить его в кровавую воду, тогда кинжал-то нескоро найдут, зато сам Северус будет чист перед разгневанным и разбушевавшимся Папенькой, которого язык даже этим прозвищем не поворачивается назвать, настолько лют сейчас Малефиций. Да, просто нужно сказать ему, что Верелий покидает дом, не дождавшись «отца», а самому бочком-торчком к бочке.