Звезда балета
Шрифт:
– Виктор, дорогой, разрежь, пожалуйста, мясо. Или:
– Я получила довольно неприятное письмо из банка. Виктор, дорогой, и не знаю, что с ним делать. Видишь, какая у тебя глупая мать, когда нужно улаживать дела? Может быть, ты посмотришь его, пока я пойду с дорогой Риппл и покажу ей твой портрет в три года…
– Хорошо, мама, – отвечал Виктор снисходительным тоном.
Миссис Барр повела Риппл по узкой лестнице из мореного дуба в большую спальню, полную красивых вещей, старинных и новых. Занавеси и чехлы на мебели поблекли, но были изящны. Приятно пылал огонь в камине. Рядом с ним на кресле лежало небесно-голубое шелковое кимоно и тут же стояли маленькие розовые домашние туфли, отделанные лебяжьим пухом. Все – от старинных предметов туалета из слоновой кости до новой
Иногда девушка была уверена в этом. Временами же… нет, нет! Артистическая деятельность все же – гораздо более высокое назначение! Перед Риппл возникал образ Мадам, жившей искусством. Мадам создавала чарующие зрелища и показывала их тысячам людей, которые сами жили жизнью, лишенной красоты. Это была более достойная цель. Иногда Риппл думала так, иногда иначе: для молодой девушки жизнь далеко не однозначна.
С восхищением разглядывая вещи, принадлежащие матери Виктора, она обратила внимание на трехстворчатое зеркало и на розовое стеганое одеяло, лежащее на широкой низкой кровати под балдахином.
– Виктор родился в этой комнате, – сказала мать Виктора, ласково взглянув на Риппл (той показалось, что миссис Барр затаила невысказанную мысль: «Наступит день, когда эта комната будет вашей»). Затем она открыла резной ящичек для драгоценностей из кедрового дерева и надела на шею Риппл аметистовую подвеску.
Миссис Барр рассказывала гостье о детских годах Виктора: – Говорят, что я испортила его. Дорогая моя, я не думаю, чтобы он был очень испорчен, не так ли? Нет! Конечно, вы этого не думаете. Боюсь, что это он испортил меня. Очень хорошие мужчины всегда портят своих матерей и жен! Ах, дорогая моя! Вы такая красивая, дорогая Риппл, позвольте мне сказать вам это! У вас такие прелестные волосы, – Виктор говорил о них. Меня не удивляет, что он так сразу влюбился. И я вижу, что мой сын тоже вам дорог. Я так счастлива этим! Вы поймете когда-нибудь… О, я хочу, чтобы это было поскорее. Мне очень жаль, что вы должны вернуться в этот ужасный Лондон, так много работать и так уставать! Хотелось бы, чтобы вы приехали сюда надолго!
Она была так мила с Риппл, что девушке не хотелось расставаться со славной хозяйкой приятного дома, с его атмосферой уюта, благодушия и безделья. Она тоже почти со страхом думала об «этом ужасном Лондоне», о завтрашней работе, об утомительных поездках и холодных театрах, о резких приказаниях снова и снова делать одно и то же, пока все движения и жесты не будут доведены до совершенства. Как непохожа на это была жизнь в «Вишневом саду»!
– Не говорил ли я тебе, что она сразу полюбит мою маленькую девочку? – ликовал Виктор Барр на обратном пути. – Я никогда не ошибаюсь в подобных случаях.
– Я рада, что это так. – Риппл прижалась лицом к рукаву его пальто (в их пустом вагоне было, как всегда на этой линии, холодно, словно в погребе). Мне тоже приятно, что я понравилась твоей матери. Она мне так нравится!
– Тебе понравится вся моя семья, – задушевно сказал Виктор.
Он высвободил свой теплый рукав, к которому прижималась Риппл, и взял ее за подбородок, чтобы поцеловать.
Риппл охотно повернулась к нему. Не каждая молодая девушка расположена к ласкам, даже если ее ласкает человек, в которого она влюблена. Некоторым это начинает нравиться не сразу, а лишь со временем. Риппл, которой не было еще девятнадцати лет, сначала очень смущалась, когда Виктор крепко ее целовал, но теперь поцелуи уже не так пугали и конфузили девушку. Если бы он обращал больше внимания на нюансы в ее отношении к нему, то понял бы, что добился заметного успеха.
Часто ей нравилось, когда он ее целовал. И теперь ей этого хотелось. Ибо в памяти
ее еще стояли картины светлого, уютного дома, который она только что покинула, и не изгладилось впечатление от ласкового приема его матери, так счастливо живущей там. Казалось, что та розовая комната вырисовывалась на темном стекле вагонного окна.Сначала ей хотелось еще некоторое время тихо сидеть так, прижавшись щекой к его щеке, но Виктор неожиданно и крепко прильнул к ее губам. Между двумя поцелуями он сказал:
– Тебе понравятся все мои друзья.
Риппл, слегка вздохнув, воскликнула: – Мне хотелось бы, чтобы тебе понравились и все мои! – Она имела в виду, конечно, Мадам, месье Н. и своих подруг – танцовщиц. Как жаль, что она сказала это! Со времени их «сговора» Риппл избегала говорить Виктору Барру неприятные вещи, а ее восклицание не могло показаться ему приятным. Им не было уже так свободно и радостно друг с другом, и оба молчали, пока поезд не подошел к вокзалу Черинг-Кросс.
Виктор в самом деле стал дорог Риппл, как чутко почувствовала его мать. Он уже был ей настолько дорог, что мог еще крепче привязать ее к себе, навсегда завладеть ее сердцем. По мнению Риппл, не было мужчины, равного Виктору; не было такого сына, такого влюбленного! Он окружал ее своей любовью. Благодаря ему она чувствовала себя счастливой и довольной.
Риппл знала, что он добр и благороден, но иногда удивлялась: как мог он быть совсем другим – например, когда его представили Мадам? Ведь это была для него большая честь! А Виктор выказал только холодную вежливость. Когда Мадам взглянула на этого неулыбающегося молодого британца, стоящего у входа на сцену, характерное для нее выражение наивного изумления сменилось забавной насмешливостью. Риппл почувствовала себя огорченной и разочарованной. По временам она испытывала именно такое чувство. Жизнь очень непроста! Тем не менее, дни ее проходили счастливо, ибо Риппл не тревожило то, что помолвка слишком долго откладывалась.
Источником радости стала для девушки и ее профессия. Только артист знает наслаждение от работы, в которой всегда есть чему учиться. Риппл была исполнена духом стремления и достижения – он никогда не покидал ее. Она испытывала одновременно и удовлетворение от того, что могла служить отличным инструментом, и гордость, что была той самой рукой, которая этим инструментом владеет. Многие мужчины и женщины ощущают себя орудиями, в бездействии лежащими в ящике, ржавеющими и приходящими в негодность. Обычно это те, кто прибегает к эмоциональной разрядке как к наркотикам. Но не таков был путь балерины Риппл. Для нее и развлечения, и эмоции, и любовь были частью самой жизни – точно так же, как сон, еда, аромат цветов и ласкающее прикосновение воды. В любви к Виктору Риппл нашла сладчайшее отдохновение. Она не раз вспоминала знакомые с детства строки:
Любовь для мужчины лишь часть его жизни,Для женщины она – вся жизнь,«Как странно рассуждают взрослые», – думала Риппл в девять лет, прочитав этот отрывок из поэмы. Она и теперь еще размышляла над ним. Вся жизнь! О нет! Но Виктор, видимо, считал, что женщине больше ничего не нужно. Во время деловых поездок мысль о Риппл радовала и ободряла его. Ее присутствие вселяло в него энергию и доставляло ему наслаждение. Это наслаждение не вполне разделяла Риппл, ибо она жила моментом, тогда как Виктор Барр жил будущим.
– Как бы хотелось, чтобы это время поскорее прошло, – говорил Виктор своей матери. – Сейчас тоже хорошо, конечно. Очень мило, что мы встречаемся, что у меня есть автомобиль и я могу катать Риппл по воскресеньям, что мы часто можем завтракать вместе. Но пора уже покончить с этим. Я с нетерпением жду, когда у нас будет свой дом, сад и все прочее. Я представляю себе, как она гуляет в белом платье по дорожкам сада под большими деревьями…
Образ, нарисованный его воображением, был точным портретом матери, какой он ее знал в свои двенадцать лет. Иногда ему казалось, что как только Риппл выйдет за него замуж, она будет выглядеть совершенно так же.